Из книги архиепископа Николая (Феодосьева) «Под сенью благодати Божией и под Покровом Божией Матери»

Совершая дело спасения нашего, спасая род человеческий от греха, проклятия и смерти, Совершитель спасения нашего Христос, Спаситель наш, для распространения и внедрения Своего дивного учения среди людей, Сам избирает из среды людей Своих избранников Святых апостолов.

«Избирает тех, которых Сам хотел» (М. 3-13).

В каждом апостоле Христовом проявилась воля Божия. Но Христос, как говорит апостол Павел: «Сегодня и завтра, Тот же и во веки». Евангельская история бессмертна; она будет жить до скончания века. То, что было при Христе Спасителе, то и теперь неизменно повторяется; в этом является духовная непобедимая сила и дивная благодатность учения Христова. И теперь так же, как и во дни Христа Спасителя, Сам Христос на возделывание Своей нивы Христовой избирает тех из людей, которых Сам желает. Все духовно работающие на ниве Христовой священнослужители, несомненно являются избранниками Божиими. Всех их Господь избирает по Своей всеблагой воле, как говорит слово Божие: «Вознесох избранного от людей Моих». Каждый священнослужитель, если он чутко и с глубоким чувством духовного анализа своей жизни вникнет и разберется, как совершилось его посвящение в священнослужение, несомненно увидит, зная все обстоятельства своей жизни, как Господь привлекает его к апостольскому служению. Желая известить, как Сам Господь по Своей непостижимой воле и Промышлению, так же, как и апостолов, избирает Своих священнослужителей, я, как священник, хочу показать, как меня Господь призвал быть священнослужителем.

По моей плотской линии, как мне точно известно, семь родов моих предков были священниками. Мои предки - священники были из греков. При правлении Екатерины II, ею был издан декрет о заселении южно-русских степей иностранцами - добровольцами. Когда об этом стало известно в Греции, то жители одного небольшого греческого селения со своего корня и перешли в пределы бывшей Екатеринославской губернии на постоянное жительство; с собою они взяли и своего священника о. Осию по фамилии Феодосиса (что значит Богом данный). От этого священника-о. Осии уже в России-родились о. Моисей его сын и дальше предки о. Стефан, о. Павел, о. Александр, о. Андрей, мой отец, и наконец, я. Весь наш род совершенно обрусел и фамилия наша постепенно изменилась; мы стали по паспорту писаться не Феодосис, а Феодосиевы. Но духовное происхождение еще не обеспечивает священническое свыше Божие призвание.

Помню, я учился в Духовной семинарии, был несовершеннолетним юношей лет 16-17. Отец мой был глубоко верующим человеком, искренно и ревностно относящийся к священническим своим обязанностям, со страхом, трепетом и благоговением совершая пастырские свои обязанности, всем сердцем и душой вознося молитвы Господу Богу. Мать моя Мария, по благочестию нисколько не уступала отцу, была глубоковерующая женщина, особенно любящая нищих, сирот и несчастных. Отец и мать, конечно, желали бы, чтобы мы, их дети, - (нас было три брата) были за них молитвенниками-священниками. Но зная то, что далеко не все сыновья священников бывают священнослужителями и многие из них, не имея в сердце своем чувства веры, идут не по духовной дороге, а по светской. Вот, принимая во внимание это обстоятельство, мой благорассудительный отец как-то раз, обращаясь к нам своим сыновьям и говорит: «Дети мои, я желал бы, чтобы вы были священниками и служили бы Господу Богу так, как и я служу. Но тщательно и внимательно проверьте глубину сердец ваших. И если в них найдете источник искренней, глубокой, твердой веры в Господа Христа Спасителя, бескорыстную чистую любовь к Нему, то вот мое родительское благословение на это душеспасительное дело, - будьте священниками. Но если в глубинах своего сердца вы, наоборот, увидите холодность к вере, не ощутите любви к Господу Спасителю и души ваши отравлены современным неверием, то тогда - вот вам даю средства, идите, куда хотите, во все учебные светские институты и университеты; избирайте какую угодно вам светскую профессию, уходите из духовного звания и не вводите в заблуждение верующих своею неискренностью. Это мы, дети, выслушали от своего отца. Я задумался, что делать, как проверить искренность веры своего еще незрелого молодого, юношеского сердца. Мне только около 17-ти лет, - как думать, на что решиться - не знаю. По натуре своей я был резвый, живой, веселый и впечатлительный; с первых дней школьной скамьи меня выбирают в церковный хор, а потом в ученический духовный оркестр. Я играю на флейте. Музыкой увлекаюсь; мне особенно нравятся духовные песнопения. Люблю веселие, но скромное, непохабное. Рад бесконечно скромно веселиться и радоваться; такой же у меня и круг моих товарищей... Вот мне уже 18 лет; я учусь в четвертом классе семинарии, из которой открывается дорога в светские университеты и институты. Некоторые из моих товарищей, уже избирая себе светские профессии, определяют идти после четвертого класса в высшие учебные заведения по избранной ими дороге. Я же не могу себя определить. Наблюдаю искреннюю веру своего отца и матери, их искренность, но о себе не могу решить ничего.

И вот, наконец, устраивается семинарский вечер. Наше духовное начальство разрешало нам воспитанникам, устраивать в здании семинарии вечер для развлечения. В этом все были сильно заинтересованы. Делались добровольные денежные взносы воспитанников; составлялся довольно приличный вскладчину денежный фонд и на него устраивался вечер. Вначале вечера давался концерт с участием прекрасного семинарского хора, оркестра, сольных выступлений, декламаций и мелодекламаций. Обыкновенно концертное отделение кончалось к 12-ти часам ночи и после него в актовом зале происходили танцы до самого рассвета. Для этой цели нанимался военный оркестр духовой музыки (сорок человек). Мы приглашали своих знакомых девиц-воспитанниц епархиального училища, женских институтов и гимназий, - может быть и наших будущих невест. Устраивался солидный буфет для угощений. Со всех классных комнат на это время совершенно убирались парты и кафедры в подвальные помещения. Освобожденные классные комнаты превращались в «волшебные» гостиные, обставленные, взятой на прокат в магазинах, мебелью, коврами, цветами, иллюминированные в розовый, голубой и прочие цвета. Всё устраивалось так, чтобы красиво, эффектно и художественно повеселиться и развлечься после учебы... Для проведения этого вечера из каждого класса избирались по два распорядителя вечера, на обязанности которых было устроить по возможности безукоризненно вечер. Меня мои товарищи избирают от нашего класса распорядителем. С радостью, принявши такое назначение, я с восторгом бросился исполнять возложенную на меня миссию. За три недели до начала вечера я с выборными других классов, а нас было 12 человек, с радостью устремился делать все, что надо было для веселого вечера. Забегал я несколько раз и в клуб, оттуда мы нанимали буфет для вечера, и в воинскую часть, договариваясь с духовым военным оркестром для танцев, и в мебельные магазины, оттуда мы брали обстановку на прокат для наших «волшебных» гостиных, и в цветочные магазины, и в кондитерские и проч. и проч. Дел было очень много, чтобы подготовить все к веселому вечеру, но все много делалось с величайшим воодушевлением, восторгом и радостью. И вот, наконец, все заготовлено, все устроено. Пришел и самый вечер. Концертное отделение прошло, как мне показалось, мгновенно, молниеносно. Один миг, и все кончилось, начались танцы. Я танцую, радуюсь, но и танцы быстро и незаметно оканчиваются. Послышались звуки последнего вальса и за ним марш, огласивший конец веселья. На дворе светало, когда мы стали провожать своих приглашенных барышень. Я, лишаясь физических сил, с трудом добрался до постели семинарского общежития и уснул «богатырским» сном. На другой день начальство наше нас не будило обыкновенным звонком-подъема: нам давался полный отдых после весело проведенной ночи. Наутро я проснулся; было около 10 часов. Я задаю себе вопрос: в чем дело? Что произошло? И отвечаю. Прошел радостно-сказочный вечер. Да, прошел. Прошел мгновенно, быстро и неуловимо, мне казалось, в один миг. Не успел я повеселиться, порадоваться-развлечься. И так все быстро мгновенно, все кануло неуловимо и неповторяемо в беспредельную вечность... Хотелось крикнуть: «О чудное мгновение, остановись» и еще и еще повторись! Дай досыта насладиться тобой. Остановись же, повторись!» Жадно требовало неудовлетворенное чувство пре¬красного. Но в ответ на это черствая, холодная, бесчувственная и беспредельная горькая действительность твердо и решительно мне отвечала. - «Нет и нет. Все кончено, больше веселие не повторится до следующего года...»

На душе как-то стало грустно, грустно. А как хотелось весе¬литься; мрачные думы охватили сердце. Мне стало как-то стыдно, неловко перед собою. Чувствовалась какая-то безграничная пустота. Зачем же, зачем же все эти были приготовления к вечеру, зачем я так изнурял себя, везде бегая, всюду устраивая, бесконечно волнуясь за радостный исход веселия... Зачем, зачем все это?.. Лежа на кровати все это я мрачно обдумывал. А как, как хотелось веселия!!! И в эту мрачную минуту где-то там, глубоко в мозговых центрах, я слышу окончание слов молитвы: «Ты бо еси (Господи) воистину истинное веселие и радость любящих Тя, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым и благим и животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Боже мой! Я схватился за эти слова, они бесконечно звучали: «воистину истинное веселие и радость». Веселие и радость; «веселие и радость»; «веселие и радость»?.. Господи, да так ли это? Да есть ли такие слова в молитве? Уж не ошибаюсь ли я? А если есть, «истинное веселие и радость», так чего же мне еще нужно? А это прошедшее вчера веселие, оно не истинное, оно не истинная радость, оно тоска, разочарование, горе и несчастье! Стоило ли было так с усердием готовиться к нему и что оно дало?.. Я быстро схватившись, побежал к опытным церковным уставщикам и спрашиваю их: -«есть ли где-нибудь в молитвах церковных, где бы были слова «истинное веселие и радость», читая полный текст выше приведенных слов, а они мне в один голос отвечают: да, да - есть»... «Читайте заключительную молитву девятого часа и увидите...» Я нашел сейчас же подлинную эту замечательную молитву, я осязательно, своими глазами уверился в ней. Неизреченная и непередаваемая радость осияла мое сердце и почувствовал благодатный ток, благоухающей духовной радости... Чувство тоски и разочарования оставили томить мое сердце. Я говорил себе: «да, да - я нашел истинную радость и веселие, а вчерашняя, земная, тленная, как тень, быстро исчезающая радость и веселие есть обман, фикция, бесплодная суета и томление духа... Я потом обратился к своим наставникам и учителям; были среди них высоко идейные воспитатели. На мой вопрос об «истинном веселии и радости» они мне отвечали: «А разве вы до сих пор не знали, что наша вера православная есть вся «истинное веселие и радость», любящих и исповедающих ее». Вы посмотрите: вся вера наша дышит веселием и радостью. Вот Архангел Гавриил, начиная Евангельское благовестие, говорит при Благовещении Деве Марии: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою». Вот явившийся Ангел при рождении Христа Спасителя возглашает вифлиемским пастухам: «возвещаю вам великую радость». Вот Дева Мария дает целование праведной Елизавете после своего благовещения и утробный младенец радостями взыгрался во чреве Елизаветы. Вот в нагорной проповеди Христос Спаситель говорит своим последователям: «Радуйтесь и веселитеся, яко мзда (награда) ваша многа на небеси. А вот явившийся Воскресший Христос говорит Апостолам: «Радуйтеся!» А вот перед успением является Архангел Гавриил Божией матери со словами: «Радуйся, Благодатная... ждет Тебя Христос Спаситель, Сын Твой, со Архангелами и Ангелами и со всеми Святыми принять Твою душу в селения райския. Те же слова повторяет Матерь Божия после своего успения явившись за трапезой апостолам: «Радуйтесь, яко с вами есмь во вся дни.». А обратите внимание на наши молитвы. Все акафисты написаны в духе бесконечной небесной радости и в них слышится беспрерывное: «Радуйся... радуйся... и радуйся». А вы почитайте жития святых мученников сколько там радости и неизреченного небесного веселия. Среди лютых страданий, мученики ликуют и радуются. Вот безусые молодые юноши, как и вы, Георгий Победоносец, Димитрий Солунский, Исцелитель Пантелеймон, а вот чистые, нежные, как лилии, непорочные девицы, Варвара, Параскева. Пятница, а вот, в начале гордая красавица Екатерина, пренебрегшая всеми великими и знатными земными женихами, и вразумленная Христом Спасителем, становится невестой Христовой Прекрасной и множество им подобных мучеников и все они с радостью неизреченною и веселием принимают ради Христа Возлюбленного лютыя мучения, бесконечно восхваляя Господа и радуясь страданиям за Него. И настолько сильна их радость и веселие о Господе, что любимая жена язычника Диоклетиана Александра, пораженная этой радостию мучеников и веселием с восторгом восклицает: «и я христианка, и меня казните...» А лик преподобных Христовых угодников, просиявших в благочестии в монастырях, пустынях, вертепах, пещерах, схимников, затворников, - всмотритесь в их благодатные кроткие лики, сияющие любовью, кротостью, сми¬рением. Сколько в них радости и неизреченного веселия. Они всю жизнь свою дышали радостию и веселием. Они как преподобный Серафим Саровский, проникнутые радостию и благодатным веселием всех приходящих к нему называли: «радость моя»...

Вы почитайте, говорили мне семинарские наставники, жития прославленных угодников Божиих. Вот вы жаждете веселия, вы его ищите в земном мире, но вы буквально утонете в величайшей неизреченной радости и духовном веселии в благодатном Христовом Царстве. Большей радости и веселия вы нигде не найдете, потому что Христова радость есть действительно «истинная радость и веселие» любящих Господа. Так говорили мне мои наставники. Я быстро постарался найти жития святых. Я жадно и бесконечно пил и пил токи благодати Божией, которой жили и дышали прославленные угодники Божий. Читая благодатныя жития Димитрия Ростовского я восторгался, я ликовал, я веселился, меня потрясала вся христианская их жизнь. От радости за них я рыдал, я плакал чистыми благодатными слезами радости, уста мои невольно славословили Господа, Пречистую Его Матерь Божию, угодников... Что могло сравниться с этой Небесной радостью и духовным веселием. Поистине я вижу, что воочию оправдались Божественные слова Христа Спасителя: «Дам вам радость и радости вашей никто не отъимет от Вас.:.» Я вопил к Господу: «О, дивен Господь во святых своих». Какая после этого радость и веселие земное могло сравниться с этой истинной, Христовой, благодатной радостью и веселием. Какие вечера, гуляния, развлечения земные могли заменить Христову «радость и веселие о Духе Святе»...

И я с этого момента решил быть священником и только священником. Земной мир для меня стал пустым, ничтожным, жалким и бессмысленным со всеми его призрачными и туманными развлечениями и обманчивыми радостями... Христос и только Христос все мое стало «истинное веселие и неизреченная радость...» Я взял в руки перо и пишу. «Дорогие мои и милые родители папочка и мамочка! С этого момента я решил твердо и навсегда быть только священником и служить Престолу Божию. Дайте мне на это Божие родительское благословение. Подробности моего твердого и неизменного решения сообщу лично при свидании с Вами. Ваш сын Николай».

И вот с этого благодатного момента я себя стал мыслить как будущий священник и никакие увещания и уговоры со стороны моих однокурсников друзей и товарищей идти с ними в светские учебные заведения, не имели успеха. Все они, на удивление их, были мною навсегда твердо и неизменно отвергнуты. Оканчиваю я потом Духовную Семинарию. Для того, чтобы посвятиться во священника, нужно непременно жениться и в женитьбе своей показать себя примерным мужем и семьянином. Нужно было себе избрать «матушку» и прежде всего, чтобы она была для верующих именно матушка, а потом уже жена. Чтобы она была истинная христианка с христианской искренней верой, любовью, смирением, терпением, целомудрием; чтобы она была настоящим другом духовным, разделяя со своим мужем-священником все требования и исполняя все обязанности Христовых заповедей и заветы Православной церкви и ни в чем, не нарушая заветов Христовой церкви. «Батюшка и Матушка» в приходе должны быть как одно целое - монолитны. Успех проповеди пастыря определяется не столько сказанными словами в поучениях, как наблюдением прихожан за личной жизнью священника и всех домочадцев его. Были случаи, когда моих малых детей, игравших на улице в дни постные в среду и пятницу и в четыре поста, положенные святой Церковью, прихожане испытующе спрашивали, -кушали ли они сегодня молочко? И когда дети им отвечали,- что папа и мама не позволяют им сегодня кушать, это и служило наглядным утверждением поста и его выполнения. Поэтому, если пастырь в храме проводит одну линию, а матушка его своим поведением делает противное, то и успех пастырской деятельности разрушается. Имея все это в виду, зная, что отец мой, священник с моей матерью крепко и твердо держатся правил Христовой веры, и друг друга без всяких отступлений во всем поддерживают, и я стал искать себе будущую подругу жизни такую, какова была моя мать. Оканчивая курс Семинарии, такая девица нашлась. Она окончила Епархиальное училище, скажем, в этом году, а я на другой год. Один год она меня должна была подождать, пока я окончу учение. Тем временем она поступает учительницей. Зимой от открытой в классе форточки оконной она простуживается, получает воспаление легких и умирает. С тяжелой грустью я узнал о ее смерти. Успокоившись и несколько забывши свое горе, стал я вновь подыскивать себе подругу жизни. В этих исканиях проходит год, другой, третий и еще и еще идут годы, невесты себе не могу найти. Встречалось много порядочных, честных девиц, желающих быть моей спутницей жизни, но когда узнают от меня, что я буду священником, умоляюще просили меня не брать на себя этого тяжелого жизненного креста и, конечно, отказывались. Так прошли годы и вот, наконец, 1920 год.

Будучи в храме, невольно мне бросилась в глаза степенная и скромная одна девица, окончившая курс в гимназии, местная учительница. Я с нею познакомился: она меня поразила своей набожностью и серьезным нравственным взглядом на жизнь. В скором времени она расположила меня открыть ей мои внутренние убеждения; она их разделила и одобрила и на мое предложение быть матушкой изъявила полное свое согласие. Особенно меня удивило в ней то, что, когда я ее спросил, - а не боится ли она страшного времени, которое обрушивается на головы священников? - Она мне ответила: «На все воля Божия и пусть будет все так, как Богу угодно». Из этого я понял, что она посылается мне Высшим Промыслом Божиим. Я делаю ей предложение; она принимает, соглашается и бракосочетание назначается нами на после Пасхи.

Был тогда Великий пост 1920 года. В нашем селе Р. останавливается полк Красной Армии. Свирепствует сыпной тиф. Канцелярские сотрудники хозяйственной части полка поголовно заболевают тифом. Канцелярия приостанавливает свою работу по снабжению полка. Командир полка запрашивает с/совет - кто у них состоит на учете из образованных людей. Сельсовет указывает на меня. Командир вызывает меня и просит временно поработать в канцелярии и увидевши мою работу, как человека грамотного, объявил мне, что я с этого момента мобилизован в полк, как необходимый и нужный сотрудник канцелярии, предупредив меня, что это он делает на законном основании и всякие мои попытки уклониться от этого, будут рассматриваться как дезертирство из армии и строго караться по всем правилам военного времени. И так, я попадаю в армию. Полк затем уходит в другое место, забирая с собой и меня, а посватанная невеста моя остается одинокой. Целый год мне пришлось быть в армии. Был за это время и в сражениях, подвергался многим опасностям, но Господь меня миловал и сохранял. По истечении же года я попадаю опять в свое село. Канцелярия батальонного командира, где я работал, помещается в поселке М.К. в семи километрах от села Р., где находится моя посватанная невеста.

Месяца потом через три получаем мы приказ о демобилизации из армии лиц, старшего возраста. Мне в это время было 28 лет, и я попадаю под освобождение. Обрадовавшись, я иду к своему батальонному командиру; он меня препровождает к командиру полка, из канцелярии которого я должен был получить полное формальное освобождение. Штаб полка находится в городе Таганроге. Я города не знаю и никогда в нем не был еще. Еду я, нахожу штаб полка. Захожу, мне показывают от главной комнаты штаба дверь кабинета командира полка. Осторожно постучавши в дверь, я услышал хриплый голос - «Да-а-аа!» Я вошел и перепугался: вид командира был страшен, он грозно и неприветливо взглянувши на меня, коротко протянул: «Что-о-ооо?» Я было стал ему излагать, что я освобождаюсь по такому-то приказу, прошу оформить мое освобождение. Но он, сердито взглянув на меня, с иронией произнес: «подумаешь, - я освобождаюсь». Так вот, - ты не освобождаешься. Ты канцелярский незаменимый работник, а такие работники приравниваются к командному составу, а на командный состав это не распространяется. Все, иди и работай, я тебя не отпущу». Как гром неожиданно сразили меня его слова, а главное, грубый и дерзкий тон его отказа. Делать было нечего. С грустью и тоской я покидаю штаб, думая, - какой же я командный состав, когда никогда и винтовки не держал в руках. Являюсь к своему потом батальонному командиру; говорю ему о своей неудаче. Он, успокаивая меня, говорит мне: «да наш командир полка человек тяжелый. Мы его близкие товарищи и то многое от него неприятное получаем. Трудно с ним сговориться». Итак, стал я вновь продолжать работу в канцелярии. Был у своей невесты: горюем и скорбим, что все так неприятно получается.

Так, спустя месяца полтора, стал я думать вновь побывать у «старшего» командира полка и, зная уже его тяжелый характер, его грубость, его враждебное чувство ко мне, с особой лаской и приветом попросить его все же отпустить меня и освободить от военной службы. Решил второй раз ехать к нему. Батальонный командир был расположен ко мне и никогда мне не делал неприятного. Обратился я к своему командиру с просьбой еще раз меня отпустить к командиру полка в город Таганрог. Тот разрешает мне, и я вновь еду в полк хлопотать о своем освобождении. Прибывши в штаб, вновь я стучу в дверь к командиру полка. Слышу уже знакомый мне: «Да-а-ааа». Я вхожу. Он, пронизывая своими злыми глазами, сразу кричит: что??? Я тихим голосом произнес: «Пустите домой...» Он же как закричит на меня! - вон, вон!... Чтоб я тебя больше не видел, негодяй. Пришел умолять меня! Вон, вон!...Смотри, предупреждаю тебя, еще появишься, так я немедленно арестую и предам тебя на суд в Ревтрибунал, негодяй такой... Я тебя проучу, ты будешь помнить меня - вон!..." Как подстреленный я выскочил из кабинета командира. Отчаяние охватило мое сердце. Что дальше? Что делать?

Кто, кто мне может помочь в моем страшном несчастном положении? Люди не помогут. Может помочь мне только один Господь Бог, у Него и невозможное для человека может быть возможным. Итак, думаю, надо молиться. Милосердный Господь, помоги мне несчастному. Но этого мало. Нужно пойти в ближайший храм, отслужить молебен, взывая о помощи Божией. Нужно узнать - есть ли в городе, может быть, какая-либо святыня. Мощи угодников Божиих, местных небесных заступников; к ним надо молиться, к ним обратиться за помощью, а может быть есть в городе чудотворная икона Божией Матери, заступницы и защитницы, молитвенницы за нас пред Богом усердной?.. Да, но у кого спросить: город для меня неизвестный, люди мне незнакомы. Пойти бы к священникам и спросить их, но мой воинский вид приведет их в смущение, и могут не сказать мне о святынях города. Иду я так по городу и размышляю. Вдруг в голове у меня возникает и рисуется одна картинка далекого моего детства. Моя мать - «матушка» весьма любила всех обиженных, гонимых, сирот, вдовиц, нищих, убогих и особенно рада была принимать проходимых через село странников - паломников по святым местам. Этих рабов Божиих можно было часто видеть молящимися в притворе храма с. Н-ка, где был мой отец священником. С. Н-ка было расположено, на главной дороге - тракте, идущим на Киев, Почаев, Чернигов, св. Горы и другие обители. И вот мать моя почти всегда, бывая в храме, ведет, бывало, в наш дом странника с котомкой на плечах. Начинает его угощать, поить чайком, кормить; странник, угощаясь, начи-нает на расспросы матери рассказывать, где он был, в каких монастырях проживал, что слышал, как угодить Богу, как спасти свою душу, у каких мощей был; какие чудотворные образа видел и целовал и многое, многое другое душеспасительное... И вот мне припоминается. Мне было годика 4 -5: мать приводит, хорошо помню, странника в дом. Угощает его, а странник рассказывает матери за город Таганрог, и что в нем есть какая-то святыня, а какая, я не могу вспомнить, но твердо знаю, что что-то есть. Вспомнил я это и думаю: «У кого же мне спросить об этой неведомой для меня святыне. К священникам путь мой закрыт".

Но кто же, кто же мне мог бы сказать. И вот, не спеша, двигаясь по тротуару, замечаю я в сторонке сидящую старуху, продающую семечки. Останавливаясь на ней, я подумал: «Вот у кого нужно спросить, чем я рискую спросить за святыню, и чем она рискует, сказавши мне истинную правду». Я тогда подхожу к ней и спрашиваю: «Бабушка, скажите мне, какая у вас здесь, в Таганроге есть святыня. Мощи, может быть, или иконы?..» "А, сыночек, - ласково отвечает она, - есть, есть, - это могила старца Павла». - «Так он уже умер" - говорю я. - "Да, деточка, умер, но много, много народа ходит на его могилку. Бывают исцеления. Старец Павел очень помогает несчастным». - «Бабушка, скажите, а где же его могилка?» - «На кладбище.» - «А кладбище где?» - «А вот иди так, так и там будет кладбище, сам увидишь". - "Ну а там, на кладбище, кто же мне укажет могилку ст. Павла?..» - спрашиваю я. «А там деточка, тебе и маленький ребенок покажет, все ее хорошо знают». Как будто крылышки мне дала бабушка, я сейчас же полетел на кладбище. Вот и кладбище. Вхожу в него. На главных воротах меня встречает икона Христа Спасителя с подписью: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененнии и Аз упокою вы...» Я перекрестился и с грустью взглянул на Спасителя. Первый попавшийся на кладбище указал мне дорожку к могилке старца Павла. Подхожу и вижу прекрасную, художественно исполненную часовню. Она мне показалась особенной, божественной и благодатной... Нет ни одной души на кладбище. Июнь месяц. Около 12 часов дня. Солнце в зените. Тихо, тихо. Нет никакого колыхания ветра. Душно. Листья высокорослой акации, окружающей часовню, как сварившиеся от жары, слегка свернулись... Кругом безмолвно. Я подошел к массивной двери; двустворчатые двери заперты. Я перекрестился; поклонился до земли и произнес: «Раб Божий здесь лежащий, я тебя не знаю, но чем можешь помоги мне в моем горе, а я во век тебя не забуду». Поднявшись на ноги, я поцеловал дверь, как самого невидимого предо мною стоящего старца...

Зной и духота раскаленного солнца давали себя гнетуще чувствовать. Оглядевши местность, я заметил на северной стороне падающую от часовни тень и в тени под часовней небольшую скамеечку. Я подошел к скамеечке, сел на нее, расстегнул ворот. Прохлада тени почувствовалась; успокоившись, меня стало клонить ко сну и я, сидя, незаметно уснул. Долго ли, коротко ли я спал, но проснувшись, был поражен, что я на кладбище, кругом меня бесконечные кресты. Я смотрю вдаль крестов. И вдруг вижу: приблизительно в ста шагах среди могил, как из могилы, как мне показалось, подымается старик; небольшая у него седая бородка, лысая голова с малым остатком клочка седых волос... Я испугался, думая: «что бы это могло значить? - Откуда старик? Не галлюцинация ли это?..» Пристально и пугливо всматриваюсь в неизвестного старика и на мое счастье этот старик вдруг зевнул и как-то, как бы после сна, потянулся. Все страхи мои прошли, я убедился, что этот старик, не галлюцинация, ни какое-либо другое видение и призрак, а просто человек века сего, умеющий зевать и потягиваться после сна. После этого, отложивши всякий страх, я прямолинейно, шагая через могилы, направился к старику. Старик же, заметивши меня на некотором расстоянии, видя меня в солдатской одежде, смутившись, стал было удаляться от меня. Я, ускоривши шаги, все же догоняю его и говорю: «Дедушка, здравствуйте». Он же неохотно и смущенно отвечает: «Здравствуйте. А что вам нужно от меня?" Я ему опять: «Дедушка, скажите, это могила старца Павла?..» «Да, - отвечает нехотя, и отрывисто он мне говорит: "А зачем она вам нужна?.." Я, замечая его недобрый тон, говорю ему: «Дедушка, вы не бойтесь меня, не думайте, чтобы я мог что-либо нехорошее вам сделать. Поверьте мне, - сам духовный, отец мой священник, я окончил курс Духовной Семинарии, человек я верующий, хочу быть священником. Солдатом я по недоразумению. Попал в тяжелое и страшное положение, от которого меня может избавить только сам Господь Бог, а не люди..." Старик смягчился, чувствовалось, что явилось у него доверие моим словам и, обратившись ко мне уже смягченным тоном, вдруг сказал: «Знаете, пойдемте ко мне в мой «свинушник». Я смутился и думаю: «Какой свинушник и откуда он может быть у старика и где его свиньи?", но уступая предложению старика, я машинально согласился и мы пошли с ним к «свинушнику». Направление взял старик к часовне старца Павла. Подойдя вплотную к часовне, я увидел главную дорогу, куда направляются все богомольцы и через дорогу, здесь же возле часовни, он привел меня к месту между могил, на котором было сделано полуметровое возвышение размером немного более могилы, покрытое железом, окрашенным довольно тщательно в зеленый цвет. Спереди было сделано углубление, по которому спускалась маленькая лесенка вниз к узенькой двери, ведущей в самую комнатку, углубленную вниз, высотою около двух аршин. Старик подвел меня к этому могильному помещению и сказал мне: «Это мой свинушник». При этом спускаясь вниз по лесенке, он отпер крохотную дверь и приоткрыл ее; я увидел узенькую, шириною в 30-35 сантиметров скамейку, служащую для старика кроватью и возле кровати возвышающийся столик размером в 25 сантиметров и больше ничего. Как потом я узнал, этот старик был из города Ростова. Имел он свой хороший магазин, но заболел какой-то неизлечимою болезнью: врачи отказались от него и он ожидал единственного смертного исхода. Потерявши всякую надежду на выздоровление, он услышал про старца Павла и его чудесах на могиле. Быстро собравшись, он немедленно отправился в Таганрог на могилку старца. Собравши все свои воздыхания, с верой и слезами он обратился к старцу, прося у него исцеления в неизлечимой болезни, и... о, диво! получает вдруг исцеление. Это так подействовало на старика М.С., что он решил не ехать в Ростов, а здесь остаться неотлучно при могиле старца Павла. И вот он стал денно-нощно пребывать при ней. Во множестве, посещающий могилу старца, народ стал обращать внимание на старика М.С. и, сочувствуя, устроили ему могильное помещение, которое он назвал «свинушником». Когда я прибыл к нему, это был уже восьмой год его "пребывания при старце. Неверующие люди, пораженные его странным пребыванием, спрашивали его: «Старик, что ты здесь бережешь?» А он им отвечает: «Не я берегу, а меня бережет могилка старца Павла». Вот здесь возле «свинушника» завязалась у меня с ним пространная беседа о блаженном старце Павле»: М.С. замечая, что с глубоким вниманием и умилением, вникая в каждое слово о ст. Павле, с любовью я слушаю и восторгаюсь слышанным, предложил мне познакомиться с книгой, написанной о старце Павле священником г. Ростова о. Иоанном Алексеевым. Я с радостью схватил книгу и с жаждою стал ее просматривать. Перед моими глазами открылся великий Таганрогский старец во всем боголепном своем величии и святости. Старец Павел, как открыла мне книга, по фамилии Стожков, был сын Черниговского помещика. У этого помещика было два сына, старший Иван Павлович и меньший Павел Павлович, будущий старец Павел. По обстоятельствам того времени, родился он вначале 19 века, и по своему знатному происхождению он окончил, как и его брат, Петербургскую Академию Генерального штаба. Видный, красивый, статный с военной выправкой, знатного происхождения, богатый и одаренный и умственно и физически Павел Павлович мог сказать, как и Евангельский богач: «Душа моя, многое ты имеешь на многие лета: ешь, пей и веселись».

Его старший брат Иван Павлович так и сделал. После окончания Академии он остался в шумном Петербурге, закружился в веселом обществе аристократов и проводил по светскому свою жизнь, а Павел Павлович после окончания Академии читая святое Евангелие, поражается тремя местами в Евангелии. Первое, Господь говорит: «кто хочет за Мной идти, тот пусть отвержется себя и возьмет крест свой и за мной грядет". Второе место: «кто любит или отца, или матерь или чада своя больше меня, тот Меня не достоин...» И третье место: «Кто продаст имения своя и села и раздаст нищим, тот сторицею приимет и жизнь вечную наследует...» Эти слова проникают в глубину сердца Павла Павловича и пленяют его волю в Христово послушание. Он приезжает в свое имение и получивши по разделу от отца своего часть имения, по которому причиталось Павлу Павловичу 300 дворовых крепостных крестьян, он всех их отпускает на свободу, доставшееся от отца имение, все распродает. Деньги полученные расточает на строения церквей, монастырей, на широкую помощь бедным, сиротам, вдовам, больным и несчастным и оставшись совершенно неимущим, он с котомкой на плечах и с палкой в руках как простолюдин идет пешком паломничать сначала в Соловецкий монастырь к преп. Зосиме и Савватию, затем на Валаам и другие монастыри, обходит северные все монастыри и святыни, попадает затем в Почаевскуто Лавру и наконец в Киево-Печерскую Лавру, которая и решает его дальнейшую судьбу так, как она решила судьбу св. преп. Серафима Саровского Чудотворца. От уст преп. Досифея преп. Серафим Саровский, как волю Божию, услышал: «Иди в Саровскую Пустыню, там Господь приимет от тебя плоды...»

Хотя в книжечке об этом не сказано, но можно предполагать, что нечто в этом роде произошло и с Павлом Павловичем, так как он из Киева прямо направляется для подвигов в город Таганрог. Придя в Таганрог и чувствуя себя молодым, крепким и сильным, Павел Павлович нанимается на самую трудную и тяжелую работу. Становится на морской пристани грузчиком самых тяжелых вещей. День и ночь он изнуряет себя непосильными грузами, угнетает свое здоровье и силы, как говорит преп. Серафим, неся на себе тяжелые кресты: «Томлю томящего меня», так и Павел Павлович, достаточно утомивши свое тело и истративши здоровье, оставляет пристань и затворяется в своей комнате. Во все же свое пребывания на пристани аккуратно и всегда посещает все богослужения при Успенском Таганрогском Соборе. Он стоит в нем, внимательно вслушивается в каждое слово при богослужении; с усердием молится, иногда подходил к угасающим лампадкам, вытирал их, оправляя огонек и заметно было для окружающих, что оправленные и зажженные руками Павла Павловича лампадки мерцали каким-то особенным сиянием огня. Окончивши свою миссию на пристани и достаточно притомивши и изнуривши свое тело, Павел Павлович, закрывшись в своей комнате, долгое время не показывается к людям, предаваясь усердной молитве и посту. После же этого, открывая себя миру, он представился в таком виде: свой литературный язык изменяет на грубо народный украинский: «Лыхо твоему батькови», - говорил часто он... и пр. На голове у него простая мужицкая шапка, самодельная грубая крестьянская «свытка», простые штаны и грубые мужицкие «чоботы», две по сторонам перекрестные сумы и в руках две палки - «герлыки»: одну он называет «альбургська», а другая «вельбургська». Что эти названия означают, так это неизвестным и осталось. В этом своем оригинальном и исключительном наряде Павел Павлович направляется в собор; стоит и внимательно слушая Божественную Литургию, усердно молится. После окончания литургии, выходит из собора и направляется на базар, здесь же расположенный возле собора. Войдя в торговые ряды и подойдя к одной из торговок, вдруг со всего размаха бьет ее по спине «герлыкой» - палкой. Та, вскакивая, кричит: «За что»; Павел Павлович, не замечая ее крика, еще раз бьет ее пуще прежнего. Та с плачем кричит: «Ой, Боже! За что, за что?..» Павел Павлович топая ногами, кричит ей: «Как за что?.. Что ты сейчас наробыла?", - и начинает перечислять ей все грехи ея: «Того-то обсчитала, а тому-то сдачи не додала, в молоко воду подливала" и прочее и прочее - все ея свежие грехи. Торговка с ужасом, узнавая свои перечисленные свежие грехи, забывая побои, падает в ноги Павлу Павловичу и со слезами просит: «Прости меня, прости грешную». А он ей в ответ: «Лыхо твоему батькови! Шо ты у мэне просышь прощения. Вот святый храм: иди, кайся в нем, та больше цёго не робы. Чуешь?..» Так Павел Павлович, проходя в глубь базара, бьет таким образом и другую торговку, перечисляя ее грехи и посылая и ее на покаяние в церковь, так и третью и четвертую и десятую и прочих, поднявши на ноги весь базар и заинтересовавши многих и многих. Все после этого узнали, что это Павел Павлович, обладающий даром прозорливости и громадные толпы направили стопы свои к месту, где жил Павел Павлович и с этого момента начинается житие Павла Павловича. Беспрерывным потоком текли к Павлу Павловичу со всех сторон несчастные, обездоленные, болящие и всех видов скорбящие люди. И обильно потекла через Павла Павловича благодать Божия. Пошли через Него исцеления, опытные советы и руководства к святой христианской жизни, к покаянию, к исправлению...

Толпы народа непрерывным потоком шли к нему, получая от него радость и мир о «Дусе Святе». Появились всегдашние его почитатели, неотлучно пребывающие при нем. Один раз шел Павел Павлович со своим почитателем мимо моря в Таганроге. Море бушует; огромные волны его мощно и далеко выкатываются по берегу и разливаются. Павел Павлович обращается к почитателю: "Дывись В., ось бачышь море, скильки воды, а пожар буде в Таганроге, не хвате воды в море тушить пожар. Чуешь?..» В. обращается к Павлу Павловичу: «Что вы Павел Павлович говорите, сколько воды в море и как не хватит воды. Какой уже может быть пожар?» Павел Павлович отвечает: «А ось побачишь». Не прошло и двух дней, как подул ветер в сторону моря; ветер стал усиливаться и превратился в сильную бурю; буря стала отгонять воду все дальше и дальше в глубину моря, откатилась вода от берегов на несколько километров; это иногда, хотя очень редко, но бывает на Азовском море, берега его со стороны Таганрога очень мелкие. Когда ушла с берегов вода, в это время в Таганроге загорается дом; буря усиливает огонь; бушующее пламя огня перебрасывается на другие дома. Создается тревога; нужно сразу же потушить пожар. Но чем? - водопровода тогда еще не было в Таганроге, бросились к колодцам, но в колодцах воды немного и глубоко она. Единственный выход брать воду из моря; бросились к морю, а в море вода ушла и нет ее. Так сбылось предсказание Павла Павловича. «Буде пожар в Таганроге, а воды не хвате в море потушить пожар...»

Вся книжечка о Павле Павловиче испещрена рассказами о его замечательных чудесных делах. Я еще кое-что передам. Вот крестьянин-хуторянин, искренно уважающий Павла Павловича с женой своей Екатериной. В одно время ночью вдруг Екатерину схватывает какой-то непонятный, но тяжелый недуг, больная быстро теряет силы, слабеет и дело склоняется к смерти ея. Вызванные врачи могли только установить, что неминуемо, больную ожидает смерть; помощь медицинская ничего не может поделать и отказывается лечить больную. Муж Екатерины, вспомнивши о Павле Павловиче, бросая все и умирающую больную, быстро на лошадях мчится к Павлу Павловичу в Таганрог. Расстояние до Таганрога около 15 км. Вот он взволнованный, наконец, въезжает во двор к Павлу Павловичу. На встречу выходит к нему Павел Павлович и говорит: "А чого це ты приихав?.." Тот ему взволнованно отвечает: «Павел Павлович, Екатерина умирает!..» А Павел Павлович ему: "Шо ты брешешь, лыхо твоему батькови, чого вона умырае?..» Тот ему: «Да, да, именно умирает, правду вам говорю, а может быть уже и умерла». Павел Павлович еще больше негодуя: «Лыхо твоему батькови, не бреши; геть с моего двора». Бьет его своей «герлыкой» - палкой (альбургськой): "Геть, геть с моего двора - не бреши, идь до Катерины твоей; вона вже вареников наварила - жде тебе. - Геть, геть!..» Побитый палкой хуторянин с горькой обидой возвращается домой, думая в себе:"Вот так рассказал свое горе, вот так получил облегчение; должно быть Екатерина уже лежит бездыханная на столе." Со страхом и тревогой въезжает во двор, а Екатерина, как говорил Павел Павлович, стоит на пороге дома и с варениками ждет мужа своего. Узнает потом от жены, что в тот момент, именно когда Павел Павлович выгнал мужа из своего двора и ударил его «альбургськой» своей палкой, безнадежная Екатерина получила мгновенное исцеление и, поднявшись с постели, ожидая своего мужа, зная, что он любит вареники, приготовила их и радостно встретила с варениками приехавшего своего мужа, как и говорил Павел Павлович. Радость хуторянина была безгранична. Желая поблагодарить Павла Павловича за исцеление от своих праведных трудов, он, как земледелец, решил отобрать самой лучшей пшеницы-гарновки; помолоть ее на самую лучшую «пасхальную» муку и повезти в подарок Павлу Павловичу. Все уже было сделано, прекрасный куль исключительно качественной муки «двухнольки» хуторянин привозит, заходит в комнату Павла Павловича, приветствует его и говорит:"Павел Павлович, Екатерина моя исцелилась, здорова, весела, как вы говорили». «Ну так що?», - спрашивает Павел Павлович. - «Так вот примите от меня подарок», - говорит хуторянин. - «Лыхо твоему батькови, який подарок?» - негодует Павел Павлович. «Подарок, подарок - муку» - отвечает хуторянин. Павел Павлович рассерженно берет свою палку и угрожающе кричит: «Яка мука, яка мука, - подывись сам, яка мука, развязывай куль, - дывись яка мука!..»  Хуторянин развязывает куль и с ужасом видит: вся мука кишит червями. Взглянул на Павла Павловича; тот пуще прежнего негодуя, кричит: "Колы ты ее молов?.." Хуторянин тогда вспоминает, что молол ее в субботу вечером; звонили в церкви ко всенощной, начался уже воскресный день-праздник, а он в это время засыпал в ковш молоть муку: мука таким образом мололась в праздник. Павел Павлович прикрикнул: «Так ото лыхо твоему батькови, геть выбрось ее в мусорный ящик: хай ее на цым свити черви поедят, а шоб тебе черви не илы на тим свити!.."

Еще вспоминаю один случай. Павел Павлович, как сам прошедший своими ногами громадный путь паломничества, и сам снаряжал и посылал почитающих паломничать по св. местам. Посылая в путь, он давал наставления, как проходить тяжелый путь, предупреждая об опасностях в пути, молился за своих паломников, сам снаряжал их, давая из своих рук мешочки с просфорами, свечами, ладаном, бубликами, булочками, чаем, сахаром и женщинам непременно давал головной гребешок. Один раз он, составивши группу паломников-женщин в 30 человек, посылает их в Соловецкий монастырь к Зосиме и Савватию, Быстро снаряжает их и торопит; дает им свои наставления и указания, вручает каждой из них непременно мешочек, прощается с ними и паломники уходят в тяжелый, далекий паломнический путь. Отойдя от Таганрога расстояние в 18 верст, они останавливаются, делают передышку; каждая рассматривает, что ей Павел Павлович положил в мешочек. Во всех одно и то же и в равном размере, но у одной, замечает она, нет гребешка, который непременно кладет в сумочку каждой женщины Павел Павлович. Смущенная женщина начинает волноваться, думая, что, недаром ей Павел Павлович не положил гребешок, что-то неблагополучное ее ожидает в далеком пути. Расстроенная она просит своих подруг обождать ее здесь на этом месте, а сама быстро бежит к Павлу Павловичу, чтобы взять из его рук гребешок. Паломницы соглашаются. Пробежавши около полпути, видит на дороге лежит гребешок точно такой, какой дал Павел Павлович паломницам. Она перекрестилась, подняла гребешок и думает, что гребешок такой, какой дает Павел Павлович, но он же получен не от рук Павла Павловича и решает пойти с ним к Павлу Павловичу и попросить его этот же гребешок дать ей, чтобы он, таким образом, был получен от рук Павла Павловича. Продолжая свой путь, она доходит уже до дома, где живет Павел Павлович. Навстречу ей выбегает Павел Павлович и спрашивает: «чого це ты, Ганно, воротылась?». А та ему: Павел Павлович, да вы же не положили мне в мешочек гребешок. Я пришла за гребешком». А Павел Павлович ей: «Лыхо твоему батькови, та яж тоби бросив на дорози; ты же подняла его?!! Женщина успокоилась и со страхом и трепетом возвратилась к паломницам, рассказывая им дивное и чудесное и утверждая их веру в далеком пути при перенесении испытаний, а их бывало много.

Еще один замечательный случай. Павел Павлович снаряжает 12 человек женщин для паломничества в г. Мариуполь к чудотворной иконе «Иерусалимской Божией Матери». По своему обыкновению давая всем свой непременный мешочек, Евдокии, женщине из этой группы, дает служащую просфору и приказывает: «оцю просфору передай Н. в Мариуполе, да дывись, шоб свинья ее не зъила!..» Та отвечает: «что вы Павел Павлович говорите, какая там свинья может съесть просфору?..» А Павел Павлович ей: «А я тоби кажу, гляди, шоб свинья не зъила просфоры - чуешь?..» И вот уже эти паломницы уходят со двора, вот уже отошли на половину квартала. Павел Павлович выбегает вдогонку кричит им: «Явдоха, дывись, та гарно дывись, шоб свинья не зъила просфоры!..» Та с плачем, прижимая к груди просфору, думает: «Что это Павел Павлович так упорно и настойчиво напоминает ей, чтобы свинья не съела просфоры. Никогда этого быть не может; вот я твердо держу ее у своей груди, - пусть, если так, то меня первую свинья съест, но не просфору. Ни за что не дам просфоры съесть свинье. И вот они, покрывая пространство в 120 километров, уже подходят к Мариуполю. За пять километров паломницы в небольшом хуторке решают сделать последнюю остановку перед городом. Присели в тени под хатой, хутор безлюдный. Лето, - все работают в поле; хаты заперты на замки. Отдыхая, паломницы зажгли огонь, поставили кипятить чайник и стали рассматривать свои мешочки, от Павла Павловича перекладывая содержимое в них. И Евдокия паломница тоже перекладывает свой мешочек. Уже все пересмотрела, переложила и закончила. Взяла потом и просфору, которую дал ей Павел Павлович с тревожным, настойчивым предупреждением, чтобы «свинья не съела ее». Развернула ее, положила на землю перед собой и думает: «почему так Павел Павлович особенно предупреждал, чтобы свинья не съела просфоры. Да не быть же этому никогда». Все тихо и безлюдно. Хутор в это время казался как безлюдная и необитаемая пустыня. И вдруг, откуда не возьмись, из-под угла хаты быстро бежит громадная свинья и неожиданно на бегу схватывает лежащую просфору и быстро убегает. Евдокия, моментально, схватившись, помчалась за свиньей, но она на ходу разгрызает и проглатывает просфору... Ужас объял Евдокию. Закончивши паломничество, женщины возвращаются к Павлу Павловичу. Тот, встречая их, прямо обращается к плачущей Евдокии и многозначительно говорит: «А я же казав тоби щоб свинья не зъила просфоры...» Надо заметить, что Евдокия эта вела беспечную жизнь и мало вникала и уделяла внимания делу своего покаяния. Случай со свиньей заставил ее быть более зоркой и внимательной к своим грехам и покаянию, чтобы не дать духов-ным, невидимым свиньям-бесам попирать ее душу.

Замечено было, что почти всегда, когда кто собирался посетить Павла Павловича, то невидимая темная сила старалась всеми путями чинить препятствия, чтобы только не допустить к Павлу Павловичу. Двое крестьян живущих в 20 километрах от Таганрога, в ясную зимнюю погоду при хорошей снежной дороге решили поехать к Павлу Павловичу. Исправные, сильные лошади быстро вынесли сани с седоками на степную дорогу. Издали показался уже и Таганрог. Вдруг неожиданно сани стали тормозиться и гальмовать. Крестьяне остановили лошадей, стали смотреть под сани, в чем дело и обнаружили (большой) громадный камень, застрявший между полозьями. Стали удалять его, - ничего не могут сделать, перевернули вверх дном сани и попробовали выбить камень из-под полозьев. Что ни делали, как ни старались, употребляя все усилия, камень стоял твердо и не поддавался. «Что делать? И потом решают, зная происки темной силы, во что бы то ни стало, каких бы не потребовалось усилий, но непременно продолжать дорогу и все же ехать к Павлу Павловичу. Вновь лошади потянули, хотя и медленно, сани. Упорно держащийся между полозьев камень тормозил, оставляя после себя глубокую борозду по дороге. Встречающиеся проезжие люди с негодова-нием, замечают и с укором кричат: «Эй вы, смотрите, что у вас делается под санями. Что вы пьяные, что не видите. Зачем так мучите лошадей?!!» Взмыленные лошади с большими потугами медленно довозили сани до Таганрога, во всю дорогу бороздя непонятным камнем. И вот они, наконец, подъезжают к двору, где живет Павел Павлович. Крестьяне заходят в комнату к Павлу Павловичу, а он, их встречая, говорит: «а цо намучылысь за дорогу, но подывытесь, - его уже там нема...». Крестьяне взглянули на тормозящий камень, а он у двора Павла Павловича, сам "беспрепятственно вывалился. Но настолько тяжело и трудно, с препятствиями и неприятностями было пробираться к Павлу Павловичу, настолько легко, приятно и с благодатным успокоением было возвращаться от него. Этот факт многие подтверждают.

Теперь, когда могила Павла Павловича остается вне часовни - открытая, то многие посещающие могилу, берут себе часть «земельки» с могилы старца Павла и не без основания. Дело в том, что когда похоронили Павла Павловича, могила его была открытой; через несколько времени один человек, получивши исцеление от могилы ст. Павла, устроил деревянную часовню. Эта часовня, просуществовавши некоторое время, вдруг ночью мгновенно сгорает от неизвестных причин. Могила обнажается. Через некоторое время другой, получивший чудо от могилы, вторично ставит деревянную часовню, но и эта через короткое время тоже сгорает. После этого в 1908 г. Петербургская баро¬несса Таубэ, получивши исцеление тяжкому своему недугу, в благодарность за исцеление, построила силами столичных зодчих прекрасную из точеного кирпича изящную столичную часовню, с замечательной образцовой живописью икон, расположенных в часовне, как малый иконостас. Самая могила отделана была красивым мрамором с терракотовым полом. Все было устроено прекрасно, художественно и с изящным вкусом. В годы лихолетия часовня была разобрана и сейчас, по воле Божией, могила вновь обнажена, но гробница Павла Павловича осталась в неприкосновенности.

И вот в тот период времени, когда могила старца Павла была обнажена без часовни, жила в Таганроге одна молодая вдова по наружному своему виду весьма благообразная и красивая. Лишившись мужа, в скором времени вокруг нея появились безнравственные мужчины легкого поведения; пошли гулянки, пьяные оргии и дом быстро превратился в публичный дом с явно выраженным развратом. Что ни говорили вдове со стороны благонравные люди, как ни увещевали заблудшую, - ничего не помогало, вдова и слушать не хотела; оргии продолжались. Тем временем стала приближаться старость обличения со стороны еще больше стали усиливаться и, наконец, заблудившаяся, сознавая свое нравственное падение, стала задумываться, стала делать попытки к исправлению, стала прибегать к помощи Божией, ходить в церковь, служить молебны. Но не так просто оказалось ея исправление и, что захочет остепениться стать на ноги, отказаться от страшного веселия, - целая стая поклонников ея вновь и вновь соблазняют и вновь падение и казалось и конца и края не было видно распутной жизни... Отчаяние охватывало уже заблудшую и, наконец, окружающие стали говорить ей о старце Павле, о его различной и разнообразной помощи несчастным и бедствующим. Вдова стала вникать, стала проверять "то, что передавали ей о ст. Павле, и, уверившись в нем, стала обращаться к нему за помощью, стала бывать на заупокойных литургиях по ст. Павле по понедельникам и четвергам, стала слезно молиться ему о ходатайстве за нее несчастную пред господом Богом и старец Павел стал действительно приходить ей на помощь. Ея поклонники, совращавшие ее от пути истинного в пропасть падения греховного, постепенно стали оставлять ее; один из них совсем уехал из города, другие заболели, иные даже умерли. Вдова, наконец, оставшись одна, быстро стала подниматься по лестнице покаяния. Все окончилось и, очистившись через истинное покаяние, стала мирно, покойно и целомудренно оканчивать свою жизнь. Так уже прошло около 5 лет. Но вот ноябрь месяц; темная, темная ночь; идет мелкий, беспрерывный дождь; страшная, непролазная грязь. Вдова живет одиноко в своем домике. С вечера помолившись Богу, она легла спать. На дворе полная распутица, но в( комнате мирно, тихо, уютно и тепло. В углу у образов теплится неугасимая лампадочка. Уснула она, часы пробили 12 часов. Вдруг как кто-то толкнул ее. Вдова проснулась, чувствует что с ней что-то неладное, внимательно прислушивается ив скором времени перед нею раскрывается полная картина всех безобразий, разгула, разврата. Как бы встали из прошлого все лица - развратников. Она чувствует запах выпитого вина при оргиях; тело ее вновь загорается плотской страстью; бушует кровь, - ей со всей силой хочется бурного разврата... она морально падает, чувствует, опять падает в бездну греховную. Видя эту страшную перед собою пропасть, она вскакивает с постели, быстро прикрывается платком-шалью и бежит, несмотря на дождь и непроходимую грязь и беспросветную темень, прямо на кладбище. Путаясь и сбиваясь между могил, она, наконец, достигает могилы ст. Павла и кричит: «Ой, ст. Павел, - помоги мне, - погибаю. Ратуй, ратуй меня!...» С этими рыданиями она схватывает руками мокрую землю с могилы и бросает в отчаянии на себя. Земля прокатывается по ней и вдова... исцеляется, страсти блудные утихают; мощно возвращается к ней прежнее целомудрие, она приходит к памяти и на веки, на веки уже до гробовой доски живет целомудренно и праведно, не забывая ни на один миг своего небесного покровителя ст. Павла. Весть об этом облетела быстро всю округу; по сие время люди, приходящие на могилку ст. Павла хорошо это знают, с верою и благоговением уносят от могилы ст. Павла его чудодейственную земельку.

Прочитывая все такие замечательные случаи исцелений на могиле ст. Павла, а их описывается много, меня исключительно и особенно поразило следующее сообщение. В дни своей земной жизни в Таганроге ст. Павел всегда посещал собор, являясь на каждое богослужение и вознося свои пламенные молитвы. Один же раз, изменяя своему обычному правилу, ст. Павел идет не в собор, а в мужской греческий монастырь недалеко расположенный от собора. Этот монастырь является филиалом или отделением крупного первоклассного монастыря в Иерусалиме при Гробе Господнем, в полной и тесной органической связи с ним. Монахов-греков в Греческом монастыре немного - 30-40 человек. Между ними кроткий, смиренный, ни кем не замечаемый, скромный и тихий иеромонах о. Дамиан. Никаких должностей и обязанностей он по монастырю не несет. В кротком своем смирении знает только перебирать монашеские «четки» и читать бесконечную молитву Иисусову. Явившись в греческий монастырь, ст. Павел направляется прямо к о. Дамиану с просьбой поисповедывать его. Смущенный о. Дамиан застенчиво отвечает, что он не имеет послушания от настоятеля исповедовать: на это поставлены другие иеромонахи, к которым и следует обратиться. Но ст. Павел настойчиво просит о. Дамиана исповедовать его. Тогда о. Дамиан говорит, что может исповедовать его только с разрешения насто¬ятеля монастыря. Ст. Павел обращается тогда к настоятелю, просит его разрешить о. Дамиану поисповедывать его. Настоятель разрешает и о. Дамиан исповедует ст. Павла. Прошло некоторое время, после этого ст. Павел вновь приходит на исповедь к о. Дамиану. Еще протекает время и еще ст. Павел приходит на исповедь к отцу Дамиану. Само собою прочно уже установилось, что духовником ст. Павла является о. Дамиан. Но вот ст. Павел на смертном одре. С грустью и глубокой скорбью окружают смер¬тный одр ст. Павла его присные и приближенные. Ст. Павел говорит о последних своих минутах жизни: «Вот, говорит он, приближается конец жизни его и понесут «хозяина» (так он себя называл) к могиле». Один из присутствующих с плачем и говорит: «Батюшка наш ст. Павел, как тяжело нам слушать, что вы покидаете нас. Как хорошо нам было с вами; вы за нас грешных молились и Господь помогал нам. Вы нас всегда утешали, помогали, защищали от бед, напастей, скорбей, болезней, всегда наставляли нас, подымали из бездны греховных падений, исцеляли и всячески делали нас благополучными, а теперь мы остаемся сиротами без вас; кто нам поможет грешным, кто нас утешит... Горе, горе нам несчастным без вас...» Ст. Павел выслушавши, кивая головой, говорит: «дурной ты П., - ось слухай. Ты чуишь, ты чуишь. Ось слухай, та слухай. Як тоби буде тяжко, - деб ты не був, а ты гулкай (зови меня) меня на помощь - кричи - «Павел Павлович ратуй», а то прямо «Павло ратуй» (ратуй значит помоги), и я буду близ тебе, як живый, як бачишь ось мене, я помогу тоби, я выручу тебе в який бы ты беды не був. Ты чуешь, ты чуешь, кажу тоби; так ото знай и помни». И на сие время почитающие ст. Павла в тяжелых безвыходных обстоятельствах своей жизни, обращаясь к ст. Павлу, зовут его на помощь, взывая к нему его словами: «Павел Павлович ратуй, ратуй, ратуй... Павло ратуй... « и получают во многих случаях скорую помощь в несчастиях и избавление. Мною лично это хорошо проверено и на тяжелых, страшных фактах моей тяжелой жизни точно удостоверено. Итак, приближалась смертельная минута ст. Павла. Распорядившись, как хозяин, обо всем, он, наконец, попросил сходить за отцом Дамианом, чтобы тот пришел его исповедовать и напутствовать св. Дарами -Телом и Кровью Христовой в жизнь вечную... Немедленно явился к умирающему о. Дамиан. Вот поисповедывался и принял Причастие Христово ст. Павел. Отец Дамиан намеревается уходить. Старец Павел берет его за руку, несколько привлекает его к себе и в открытые глаза про-никновенно устремляясь своим взором, торжественно говорит: «а ты Дамиан, будышь велыкий человик...» Смиренный о. Дамиан, ему страшно слушать слово о себе «великий»; он хочет вырваться от руки ст. Павла и убежать. Но старец Павел продолжал: «ты такий велыкий человик, шо билыпе тоби никого не буде во всем мире... Чуешь?!» О. Дамиан в сильном смущении, вырвавшись от руки ст. Павла стремительно убегает. Ушел о. Дамиан; умирает и ст. Павел.

Проходит после этого некоторое время. Приходит из Иерусалимского главного Греческого монастыря приказание, - выслать в Иерусалим о. Дамиана. Уезжает о. Дамиан; через малое время в Иерусалимском монастыре возводится он в игумена, затем в архимандрита, а дальше получает Хиротонию во епископа. И наконец, умирает святейший Патриарх Гроба Господня и на его место избирается епископ Дамиан. Тогда только вспомнили пред¬сказание ст. Павла об о. Дамиане. В православном мире Иерусалимский Патриарх, как находящийся при Живоносном Гробе Спасителя, по праву чести, считается первым лицом и стоящим по благодати Божией выше всех. Воочию исполнились слова ст. Павла: «та такий будышь велыкий, шо выше тебе нихто не будев мире...»

Когда я прочел это, сидя со стариком армянином М. С. у его «свинушника», ужас напал на меня. Я взглянул в конец книжки; там значилось: «проверено цензурой при Киевской Духовной Академии, 1910 г. Цензор эксоординарный профессор протоиерей о. Александр Глаголев». Книга о ст. Павле была проверена цензурой в 1910 г., а как известно святейший Патриарх Дамиан умер в 1912 г., т.е. еще при его жизни. Сообщения о ст. Павле, таким образом, оказываются самыми достовернейшими, не подлежащие никакому сомнению. Истина слишком очевидна и ясна. Я благоговейно затрепетал. Мне уже не нужны были еще какие-то другие доказательства; я потрясающе глубоко уверился, что стою у мощного источника благодати Божией; предо мною сильный и величайший молитвенник и избранник Божий, ст. Павел. Он несомненно может оказать мне помощь в моем бедственном положении, только возникал тревожащий меня вопрос: ст. Павел может помочь, в этом я крепко и твердо убежден, но я, я достоин ли буду по своим грехам получить эту ценнейшую для меня свыше помощь?.. Этот вопрос меня волновал, он меня тревожил. Что делать с собой; как себя приблизить к благодати Божией, быть достойным носителем ея?.. Со своей тревогой я обратился к старику-армянину М. С, как самому принявшему благодеяние и помощь от ст. Павла, так и бывшему свидетелем и очевидцем многих и многих благодеяний и исцелений при могиле ст. Павла. Тот, успокаивая меня, предложил мне следующее. «Вы, говорит он, из кладбища сегодня уже не выходите. Когда насту¬пит ночь, вы попроситесь у церковного сторожа остаться переночевать в сторожке в общей комнате при кладбищенской церкви; сторож - человек добрый, он вам не откажет, а завтра в кладбищенском храме будет служиться заупокойная литургия по ст. Павлу. Вы встаньте рано утром на рассвете, подойдите к главным воротам кладбища и ждите. Туда подъедет наместница келий ст. Павла матушка Мария старенькая, старенькая; она была еще при жизни ст. Павла и от него поставленная заместительницей и руководительницей сестер при келии, исполняющих там монастырское правило. Когда Матушка, войдя на кладбище, направится к часовне, к могиле ст. Павла (идет она обычно в это время одна) тогда вы подойдите к ней, изложите свое горе, и что она вам посоветует, то исполните все в точности». Такой совет М. С. мне очень понравился; я решил так сделать, как он мне советовал. Все это происходило у «свинушника» М. С. Между тем день уже преклонился к вечеру. Стало темнеть. Я подошел к церковной сторожке там же на кладбище. Сторож не отказал мне в ночлеге при сторожке в общей комнате. Я, помолившись Богу, пытался уснуть на скамейке. Но роившиеся в голове мысли, волновали меня. Чуть задремавши, я открыл глаза, чуть-чуть рассветало. Я поднялся, помолился Богу и сейчас же направился к главным воротам кладбища. Вот подъехала, как говорил М. С. и Матушка; я ее сразу же узнал. Когда она стала идти по кладбищу к могиле ст. Павла я, догнавши ее и поздоровавшись, стал излагать с волнением свое горе, - как я желаю быть священником и как страшный и жестокий командир меня вчера выгнал из своей комнаты, угрожая мне на будущее время. Матушка все со вниманием выслушав, приветливо и ласково предложила мне: «Вы псаломщик?» «Да», отвечаю я. Так вот сейчас в храме будет служиться утреня и литургия по ст. Павлу. Вы наймитесь у него (у ст. Павла), а он вас за это вознаградит и поможет вам. Идите сейчас в церковь на клирос; попросите там, чтобы псаломщики дали вам всю службу вместо них читать на клиросе; все, все читайте сами: прочитайте Апостола на литургии, поисповедуйтесь, при¬частитесь; все помогайте петь псаломщикам, а после литургии будет служиться молебен, как заповедал его служить ст. Павел, с обязательным прочитанием благовещенского акафиста Божией Матери и освящением воды. Все окропимся святой водой и пойдем тогда на могилу ст. Павла, а там сам Господь укажет. Слова доброй, дорогой, приветливой макушки Марии, как благовонный бальзам на раны несли в мое мятущееся сердце. Словно крылыш¬ки надела она на меня и я стрелой от нея, как птичка полетел в храм Божий. Вот я на клиросе; псаломщики было окинули меня недоверчивым взглядом;- принимая меня за военного. Но я их сейчас же успокоил, что я Настоящий псаломщик-семинарист. По всем правилам быстро мною разложенные для богослужения книги окончательно их в этом уверили. Началась утреня, а за ней и Божественная Литургия. Я со всем своим усердием читал и пел, приобщился потом св. Пречистых Тайн Тела и Крови Христовых и перешел на молебен. Окропившись после молебна св. водой я вместе с матушкой Марией и собравшимися возле нее богомольцами, около 100 человек, направился к часовне на могилу ст. Павла. Вчера запертые двери часовни сегодня были открыты; я вместе с богомольцами зашел в часовню. Она мне показалась боголепной, прекрасной, как обители Отца Небесного. Пришли затем и священнослужители и началась торжественная панихида по ст. Павлу полностью по парастасу. Вот и она окончилась; священнослужители ушли, оставив матушку Марию с богомольца¬ми. Выделяется из толпы одна молодая женщина и обращаясь к Матушке со слезами просит: «Матушка, дорогая, помоги же мне; муж мой обижает меня, сильно пьет, меня и детей избивает, гуляет, развратничает. Нет сил более терпеть. Помоги же, защитите». Матушка внимательно выслушивает несчастную, и ласково предлагает: «Кланяйся в землю ст. Павлу»; несчастная поклонившись до земли остается в таком положении. Матушка, касаясь своими руками наклоненной спины, говорит: «деточка, повторяй за мной. Ст. Павел, помоги мне, защити меня, вразуми моего мужа, устрой нашу жизнь. Батюшка родной, дорогой не оставьте меня». Матушка так говорила, а несчастная за ней повторяла. Так она поднялась и стала в сторонку. После нее другая подошла пожилая женщина, излагая свое горе Матушке, тоже преклоненная, повторивши за Матушкой молитвенную просьбу ст. Павлу, тоже поднялась! За нею еще и еще и третья, и четвертая, а потом мужчина средних лет, тоже со своим горем... Я, наблюдая происходящее, тоже подошел к Матушке: «Матушка, и я желаю попросить ст. Павла, рассказать ему о своем горе». «Хорошо, хорошо, говорит Матушка, делай поклон; я поклонился; чувствую, что ладони Матушки касаются моей спины; Матушка что-то заговорила, а я как задрожу, потрясло меня, как током, чувствую, что подо мною земля трясется, сердце забилось, чувствую, что это место не пустое, что-то есть здесь благодатное... Что говорила за меня Матушка я ничего не слышал. Сильно потрясенный, я залился обильными слезами. Не такими слезами обыкновенными какие бывают, а особенными слезами, в которых чувствовался и восторг, и радость и умиление и нечто еще сильное, дивное, и не¬постижимое... Такими слезами я желал бы проплакать всю свою жизнь, считая; себя счастливейшим из счастливейших... Но вот я, пропустивший обильный поток этих исключительно восторженных слез, наконец поднялся. Матушка, заметивши мое потрясающее волнение, велела своим послушницам посадить меня на скамеечке возле себя. На могиле ст. Павла на мраморной доске лежали несколько белейших больших хлебов, прекрасной домашней выпечки; хлебы громадные, высокие благоухающие особенным приятным ароматом. Матушка велела перерезать накрест один из этих хлебов и сама посолила четвертую часть хлеба, а она была очень велика, и, подавая мне, сказала: - «скушайте весь этот хлеб и успокойтесь... Я, окинувши большую часть хлеба взглядом подумал, что не смогу я ее всю съесть, слишком она была велика для меня и решил, что если что останется, то возьму с собой домой. Начиная есть хлеб, показавшийся мне особенно вкусным и ароматным, по мере его потребления аппетит все больше и больше увеличивался и вот уже весь хлеб мною съеден и осталось такое чувство, что хотя еще столько дали бы мне, то и тот с удовольствием съел. Между тем, требующие помощи Божией и небесного ходатайства ст. Павла за них, всяких видов несчастные окончились и Матушка стала прощаться с богомольцами. К ней стали по одиночке подходить богомольцы, и она, благословляя троеперстно, как любящая мать, полагала твердый крест на прощавшегося с нею и каждому что-нибудь приговаривала сообразно его состоянию. Подхожу я и говорю: «Матушка, перекрестите и меня». Полагая на меня крест, она сказала: «Ну, теперь деточка идите к тому» - «К кому?!!» поспешил я спросить. - «А к тому командиру, что вас вчера прогнал...» сказала Матушка. Я не знал, что мне делать; идти ведь к тому, кто меня видеть не может; к тому, кто мне сделал последнее предупреждение, дерзко выгоняя меня с бранью, что если я еще покажусь, то буду предан военному суду, как дезертир...

Как это может быть, думал я, в смущении отходя в сторону.

Веруя в помощь ст. Павла я думал, что ст. Павел так может устроить мое освобождение, что как-нибудь ими же весть судьбами повлияет на командира, смягчит его злобное сердце, внушит ему милосердие и снисхождение, а может быть, и жалость ко мне, и, смягчившись, сам вызовет меня к себе и освободит от военной службы, так я помышлял в себе. Но, увы! Это что?! Идти прямо самому к озлобленному командиру, прогнавшего вчера меня, идти на верную гибель, - как это может быть?! думал я. Я стоял в стороне расстроенный и взволнованный не зная что делать. Но вот ко мне подбегает вчерашний старик-армянин М. С. и спрашивает: «что вам сказала Матушка?» Я говорю ему: «сказала, чтобы я сейчас шел к командиру и просил о своем освобождении». - «И что же думаете делать?» спросил меня М. С. - «Не знаю, ответил я, - не могу решиться...» М. С. тогда с укором говорит мне: «если не хотите исполнить того, что вам Матушка сказала, тогда зачем же вы сюда приходили; зачем я так долго вчера с вами беседовал о ст. Павле. Вы человек неверующий, так вы так сами по себе и живите; вам здесь делать нечего, уходите отсюда». Меня сразил этот справедливый укор М. С. Я задал себе вопрос:, «а в самом деле, - верующий ли я человек или же не верующий?» Мне стало так стыдно, так неловко за себя: я подумал: какой же я буду священник, когда сам не верую. И скоро одумавшись, твердо решил я по слову Матушки идти к озлобленному командиру, надеясь на помощь ст. Павла и призывая его по его же завещанию словами: «Павел Павлович ратуй, ратуй. Быстрыми и уверенными шагами я направился в штаб полка к командиру, беспрерывно повторяя: «Павел Павлович ратуй, ратуй...»

Вот и штаб полка, вхожу и стучу в дверь комнаты командира. Оттуда слышу: «да-а-а...» Вхожу к нему: он как увидел меня, как зарычит во весь голос: «что-о-о?..» Я тихо произнес: «пустите домой», а сам в уме бесконечно твержу, Павел Павлович, ратуй, ратуй, ратуй...» Как вскипит командир, как закричит пуще прежнего на меня: «ах, ты, негодяй, ах ты, мерзавец. Как ты смеешь надо мной так издеваться; вчера же я тебя прогнал, мерзавец, а ты опять здесь; я арестовываю тебя и предаю суду; будешь помнить меня всю жизнь, покрывая свои угрозы отборной бранью. Ярость его достигла апогея; в своей озлобленности, выйдя из себя, он бьет кулаком по столу, вздрагивает тонкая диктовая крышка стола и две больших чернильницы с черными и красными чернилами, подскочив опрокидываются и заливают деловые бумаги на столе. Это еще "больше усиливает до последнего ярость озверевшего командира. В злобном крике своем командир вызывает ординарца для моего ареста... Я стою как полумертвый бесконечно уже повторяя: «Павел Павлович ратуй». И вдруг открывается соседняя дверь, входит помощник командира полка, добродушный, спокойный молодой человек с папиросой в зубах. Подходит к командиру, окидывает меня невозмутимым взглядом и говорит командиру: «Сережка, что ты сегодня так распсиховался?» Командир кричит: «Вот посмотри на этого мерзавца. Он хочет домой, а я сказал твердо ему, - «не пущу». Он вчера опять был у меня, - я его прогнал и сказал, что арестую, если еще покажется здесь. И он, негодяй, издеваясь надо мной, вновь пристает ко мне, - отпустите, отпустите». Терпение мое кончилось, я его подлеца проучу, будет помнить меня...» продолжал кричать все тем же возбужденным тоном. Я, совершенно уничтоженный продолжал беспрерывно мысленно вопить: «Павел Павлович, ратуй, ратуй, ратуй...» Между тем невозмутимый, и добродушный пришедший помощник командира полка, вынимая портсигар, предлагает закурить командиру. Тот берет папиросу в рот, начинает курить и замолкает. Инициатива разговора переходит к помощнику командира и он невозмутимо начинает: «Сережка, зачем ты так себя раздражаешь, что это тебе дает? А ведь так подумать - война, битвы, сражения, убивают людей, - какое это несчастье, горе. Что, - ты родился воином, или я. Да если бы меня отпустили домой, так я бы ни одной минуты не остался, моментально понесся бы домой. И вот посмотри, - перед нами, указывая на меня, стоит эта птичка, дверцы клетки ея открыты, она имеет возможность вылететь, а мы не пускаем, а хорошо ли, подумай, делаем». В таком духе помощник командира резонно рассуждал. В спокойных его словах чувствовалась беспритворная искренность, правдивая логика. Все высказанное им дышало красноречивой истиной и убеждало в правильности и правдивости его слов. Я стоял, и все время в уме беспрерывно твердил: «Павел Павлович ратуй, ратуй, ратуй...» Помощник командира окончил говорить; водворилось жуткое молчание. Я неослабеваемыми воплями продолжаю в уме еще и еще звать: «Павел Павлович ратуй». Командир докурил папиросу, - задумался; потом обратившись в мою сторону, измерил меня взглядом с ног до головы и откинувшись на кресло в сторону, многозначительно произнес: «ладно...» Вопрос был окончен... Показывая на увольнительные бланки, здесь же лежащие у него на столе, сказал: «возьми и заполни бланк о твоем освобождении...» Я затрепетал, заволновался, меня потрясло на месте: не знаю, как я приблизился к столу: взяв бланк в руку, я стал собирать разлившиеся по столу чернила; дрожащими руками я заполнил бланк. Помощник командира, замечая мое волнение и показывая командиру на мои дрожащие руки от радости, говорит: «посмотри, как он рад; он от радости писать не может». А я чуть, чуть не сказал в ответ, что я уже радуюсь не тому, что вы меня освободили, а тому, что, если бы вы знали что сейчас произошло великое чудо милости Божией, по молитвам дивного старца и молитвенника, чудотворца Павла Павловича... Бланк был мною заполнен, командир полка приложил печать, скрепивши своей подписью, и я был освобожден.

Выйдя освобожденным со штаба на тротуар, я, схвативши руками лицо, от радости как ребенок громко зарыдал... и сейчас же стрелой помчался на кладбище к моему небесному Благодетелю и чудотворцу старцу Павлу. Приближаясь к могиле старца меня встречает армянин - М. С. и спрашивает «Ну что?..», а я ему в ответ: «освободился, освободился... во век не забуду своего освободителя». Вновь залившись слезами, я, как и вчера, коленнопреклонно повалился перед запертой дверью часовни и, вставши, потом крепко поцеловал дверь, как невидимо стоявшего предо мною доброго великого старца. Так дивно и чудесно я был освобожден от воинской службы, призывая на помощь незабвенного старца Павла словами его: «Павел Павлович ратуй...» После этого освобождения я всегда и неизменно при всех моих бедах и несчастиях призываю его к себе на помощь и рекомендую и другим с такими же словами обращаться к нему при всяких злоключениях. Обращаясь так к нему, я всегда получал от него помощь и поддержку в несчастьях.

Кончая день, я «веселыми ногами» направился к вокзалу, сел на поезд и уехал домой, ночью я проезжал мимо села Р., где находился и мой отец, и посватанная моя невеста. В двухстах шагах от железнодорожного пути находилась церковь, но поезд здесь обыкновенно не останавливался, а наоборот усиливая скорость быстро пролетал до станции М- К., занося пассажиров на 7-8 километров от ст. Р. Ночь была лунная: из окна вагона я смотрел на приближающуюся ст. Р..вой показалась и церковь. Я перекрестился, вспоминая молитвенно ее храмового молитвенника св. Великомученника Георгия Победоносца и в сердце своем сожалея, что поезд здесь не останавливаясь проносится на 7-8 километров лишних. Но что это значит в сравнении с тем, что в сердце моем везу домой радость освобождения, при которой путь в 7-8 километров кажется как ничто, хотя бы он был не 7-8, а в 108 километров. Радость покрывает все... Едва я так подумал, как замечаю, что поезд замедляет ход больше и больше. Вот уже совсем останавливается; я быстро подскочил к двери и, распахнувши ее, благополучно встал. Поезд не совсем остановился, и потом тронувшись, стал продолжать свои путь. Когда ушел поезд, я поинтересовался узнать, почему он остановился там, где никогда не останавливался. Оглядевши вокруг после отъезда поезда и никого не заметивши кроме себя я был ошеломлен радостной для меня неожиданностью. «Да неужели же из-за меня мог остановиться поезд?..» думал я. И вновь зарыдавши в темноте, я, перекрестившись, сделал три земных поклона Избавителю Господу Христу Спасителю нашему «дивному во святых своих...» Продолжая рыдать от умиления я вошел в дом, с плачем рассказывая о дивном своем, на веки незабываемом освобождении... Радости нашей не было предела... В скором времени после этого состоялось мое бракосочетание с ранее ожидавшей меня невестой. Нужно было после этого уже и принять посвящение во иерея. Но опять препятствие. Я же ведь, как окончивший Екатеринославскую Духовную Семинарию - и бывший в ней псаломщик все свои документы духовного значения имел при Екатеринославской Духовной Консистории. В годы гражданской войны консистория сгорела, и все духовные документы при ней погибли. Таганрогский округ, где я сейчас находился, имел своего епископа и в адми¬нистративно-духовном отношении был самостоятельным и ничего общего не имел в своем епархиальном управлении с Екатеринославской епархией. Как не имеющий при себе никаких документов духовного направления, я решил явиться к Архиепископу тогда бывшему в Таганроге А» - и выяснить, - что мне делать, чтобы посвятиться во иерея. Как удостоверить перед архиереем свою личность? Являюсь к Таганрогскому Архиеп. А... и все рассказываю о себе. Он же уверившись на словах моих о том, кто я, - вдруг мне говорит: «Хорошо, завтра посвящаю вас во диакона, а послезавтра во священника. Такое неожиданное решение Архиепископа меня сразило. Я было стал говорить, что я только приехал разведать, а не посвящаться, что я совершенно еще не готов принять священство, что у меня нет ни священни¬ческого наперстного креста, ни рясы, ни даже подрясника... Но Архиепископ, перебивая меня, твердо и решительно произнес: «Нет, нет - так как я сказал, так и будет. Рясу, подрясник и крест на посвящение вы возьмете временно у моих монахов, но сделать это я должен как можно скорее, потому что время не терпит и меня могут не по моей воле, быстро убрать из Таганрога...» Я с покорностью выслушал внезапное для меня решение святителя и оставшись, на завтра был посвящен им в диакона,- а на послезавтра в день преподобного отца нашего Серафима Саровского, 19 июля (ст. стиль) во священника в с. Р... в помощь одному священнику моему зятю, о. И. У-му. Все это стремительно, быстро и неожиданно совершилось. Документацией моего посвящения была выдана справка, в которой лаконически было написано: Такой-то мною посвящен тогда-то во диакона и тогда-то во священника; подпись Архиепископа, печать и все. Посвятившись, я явился домой к своей матушке. Она спрашивает меня: «Ну, что узнал у Архиепископа, - как дела?..» А я ей в ответ: «бери благословение у о. Николая...» Она возмущенно упрекает меня: «Как тебе не стыдно шутить с такими вещами». Я же ей вновь повторяю: «бери благословение у о. Николая...» Она, еще более возмущаясь и, не веря, вновь негодует: «разве можно ко-щунствовать с такими страшными вещами?!..» Тогда я ей, вынимая, показываю справку Архиепископа; она прочитавши, от неожиданности зарыдала и сложивши руки с благоговением приняла от меня первое священническое благословение... Так совершилось, по Промыслу Божию, долгожданное мое посвящение во священника... С радостью и с духовным восторгом и веселием я начинаю служить у Престола Божьего, трудясь на Ниве Христовой. Первую литургию я отслужил в с. Р... в день славного пророка Божиего Илии. Так началось мое пастырское служение перед Престолом Божиим и продолжалось до 6-го сен¬тября. В этот же день празднуется чудо Архистратига Божиего Михаила в Хонех. Мой настоятель о. И. глубоко благоговея перед Архистратигом Божиим Михаилом как Великим и славным грозным победителем темных адских сил и всех бесовских козней их, просил меня с новой, святой, благодатью Божией совершить Божественную Литургию и потом в нашем доме, а жили мы священники вместе в одном церковном доме, отслужить молебен с акафистом и водосвятием и тщательно окропить святой водой все места дома и двора призывая на помощь, Архистратига Божиего Михаила. Все было сделано; молебен отслужен; окроплены все места нашего пребывания. Но не успели мы подкрепиться пищею, как является представитель власти интересуется мною, как новым священником. Подробно опросивши меня, он уехал, но на другой день председатель с/совета предложил мне явиться в Таганрог ч-ка.

Явившись туда, мне было объявлено, что я задержан и меня поместили в камеру арестованных. Камера была большая, в ней помещалось около 80 человек. В камере меня окружили ее обитатели с вопросами - за что меня арестовали? Я рассказывал им что знал, но из этого нельзя было определить, - в чем же заключается мое преступление. Особенно этим интересовались опытные рецидивисты (постоянные обитатели мест заключения). Предрешая мое обвинение, они мне сказали: в общем батюшка так, - если вас будут вызывать на допрос днем, - это значит, что преступление ваше маленькое и могут вас даже и освободить, но если ночью будут допрашивать, то знайте, что обвинение ваше тяжелое и большое, и можете пострадать очень тяжело...» Так томясь, в этих предрешениях я дождался ночи. Ночью же около 12 часов я слышу отпирают камеру и в открытую дверь, громко выкрикивая мою фамилию, вызывают на допрос. Стало мне жутко, когда меня повели через двор в здание, где пройдя по коридору, меня остановили и затем предложили войти в комнату, там меня ожидал следователь, предложивший мне с самого моего детства и по сие время подробно рассказать все о себе. Я стал рассказывать все подробности, какие интересовали следователя. Когда окончился допрос, меня возвратили в ту же камеру, где я и был. Стали потом протекать томительные дни. Сердце тревожилось переживаниями; молитва же не сходила с моих уст. Каждодневно мысленно я совершал панихиду по своем небесном покровителе ст. Павле, взывая к нему: «Павел Павлович ратуй...» Так я дожил до праздника Воздвижения Св. Честнаго и Животворящего Креста. Перед Воздвижением вечером совершается в Успенском Соборе, где я был посвящен во священника, всенощная. Совершает богослужение Архиепископ Ар-ий меня посвятивший. В камере я слышу мощный звук коло¬кола, зовущего ко всенощной; Собор находился невдалеке от мест заключения. Прослушавши звон колокола, я, представляя всю обстановку архиерейского богослужения, вспоминал все особенности Великого Праздника. Совершенно уже стемнело. Раздался торжественный звон колокола, возвещающий момент самого Воздвижения Св. Креста Архиереем... Слезно переживал я этот святой момент дивного прославления Св. Креста. Вот и закончилось, чувствую я, всенощная, ночь вступила в свои права: стало затихать в камере и все погрузились в сон. Уснул я и вижу сон. Нахожусь я в каком-то прекрасном месте. Что это за место не могу описать и слышу исключительно красивые звуки большого, мощного прекраснейшего хора. Сотни дивных голосов стройно поют: «Господи сил с нами буди, иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы Господи сил помилуй нас...» И затем положенные при этой молитве стихи псалтырных хвалений Господу Богу: «Хвалите Бога во святых его, Хвалите Его во утверждении силы Его...» и так далее все стихи хваления с пов¬торной начальной молитвой - «Господи сил с нами буди...» Я слушал и слушал; сердце мое билось от какой-то невыразимой, небесной радости... Я плакал... О, какой это великий плач, я бы хотел всю жизнь проплакать им, - он ведь выше всех, всех радостей и веселий земных... Пропустивши обильный поток слез и выслушавши дивную небесную хвалебную мелодию, я проснулся. Звуки прекрасного хора еще и еще слышались мне и повторялись... «Что это?», - думал я. Не придется ли мне расстаться со светом... Был ведь тогда 1921 год, когда окончательно ликвидировались остатки «Белой Армии». В таком тревожном раздумий я встретил утро великого Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста, неизменно призывая: «Павел Павлович ратуй...» Вот и 9 часов утра, начался день. Открывается дверь камеры: выкликивают мою фамилию и просят выйти меня с вещами. Дрогнуло мое сердце: что будет?.. «Господи благослови...» выхожу. Меня опять ведут в ту комнату, где я уже был ночью и следователь еще раз, опросивши меня объявляет, что я освобожден и что арест мой был по ложному доносу, в котором разобравшись, меня отпускают.

Освободившись, я вышел и пошел по тротуару, направляясь к вокзалу. Не прошел еще и одного километра, идет моя матушка с передачей. Встреча обоих нас потрясла, от радости и мы благополучно возвратились домой. Мой же арест рассудили, как месть темной силы за особо проявленную нами любовь к архистратигу Божиему Михаилу в день его почитания 6-го сентября. Стало затем протекать мирно мое дальнейшее пребывание в с. Р-м. Я всей душой предался искреннейшему служению Господу Богу.

Были замечательные случаи проявления благодати Божией. В моем приходе на хуторе жил хуторянин Н. -преклонного возраста. Семья его - жена и дети были верующие, являясь почти всегда на праздники молиться в церковь. Но сам Н. был человек грубой души и бесчувственный; в храм совершенно не ходил и дома у себя Богу не молился. Жена его очень огорчалась этим, печалилась, плакала, не раз и мне говорила о жестокосердии своего мужа, обливаясь слезами. Когда я бывал у них с молитвой перед Рождеством Христовым или Пасхою, он или уходил из дома, или где-нибудь прятался. У меня сложилось уже убеждение, что он совершенно не имеет веры. Так прошло довольно большое время. Но вот вдруг приезжает ко мне взрослая его встревоженная дочь и со слезами говорит: Н. умирает, скорее поисповедуйте его и причастите. Я сейчас же скоро, взявши причастие, поспешил к умирающему. Подъезжая к его дому, со двора выбежала его пла¬чущая жена и предупредила: «Н. - уже скончался, не беспокойтесь, батюшка». Мне стало грустно и больно за умершего. Я все же поспешил видеть умершего; Н. лежал бездыханным. Как жаль и бесконечно жаль, вот же со мной причастие и какой-нибудь один всего лишь момент и Н. был бы напутствован... Невольный страх охватил меня и в каждом напутствовании, отходящего в жизнь вечную, больного, меня всегда охватывало какое-то особое чувство страха и трепета. Я всегда старался со всяким вниманием отнестись к этому весьма исключительному положению больного, делая все усилия своего внимания все и все до мелочей учесть и должным всеусердным образом послужить умирающему. В этом случае я всегда ставил себя на место умирающего и думал: «а что если и мне придется тоже так умирать, а вызванный к моему смертному одру священник холодно и бесчувственно отнесется к моему положению?.. А ведь Господь сказал: тою мерою, которую вы мерили людям и вам возмерится. Страх всегда охватывал меня и я делал для умирающего все, все, что только было в моих силах. Так и в этом случае. Видя умершего Н. и проникнувшись всяческим к нему милосердием и имея ввиду, что иногда бывает, что показывается окружающим, что человек уже умер, а на самом деле незаметно еще теплится его жизнь. Умирающий еще жив, но говорить не может. Имея ввиду эту исключительную, их иногда бывающую особенность при умирании и сожалея о Н., я попы¬тался все же применить к нему так называемую «глухую» исповедь. Одевши епитрахиль я стал читать молитвы к исповеди; прочитал их. Обращаясь к лежащему, я стал вопрошать его о грехах: чем грешен? Чем грешны, спрашиваю, - он молчит, а тем грешны -молчит, а тем, а тем и т.д. перечисляя грехи - он молчит и молчит, заключительный вопрос: каетесь ли во всех грехах?» молчание... Я жду... И вдруг вижу возле правого глаза умирающего как бы слегка подернулось тело: в глазу же заблестела влага, потом она увеличилась всё более и более и скатилась слеза... О, дорогая и желанная покаянная слеза, ты мне красноречиво сказала все... И я убежденный, что кающийся мертвец еще жив; все понимает, но не может сказать, - тогда я уже с уверенностью, взявши частицу причастия и попросивши родных покойного растиснуть ему рот, вложил причастие на язык и осторожно давши ему воды в рот, все увидели, что умирающий с большим трудом но проглотил причастие. Радость моя, как пастыря, была беспредельная... и я прославил милосердного Господа Спасителя, желающего всем спастись и в разум истины придти.

Вспомню еще один замечательный случай. От храма, где я служил в с. Р-ном, по линии железной дороги в четырех километрах был пос. Н-ка. По полотну ж. дороги всегда можно было проходить к храму на богослужение во всякую погоду и в холод и в грязь. В пос. проживала вдова старческого возраста, но довольно добрая и подвижная. Она имела свой довольно хороший, благоустроенный домик; жила одиноко. Была она глубоко верующая, постом, молитвою и делами милосердно угождая Господу Богу. На всех без исключения богослужениях всегда бывая в храме и занимая свое определенное место. Это место всегда и неизменно занимала эта старушка Аннушка и уже нельзя было его представить без Аннушки. Так все к этому и привыкли. Но вдруг совершая богослужение я замечаю, что место Аннушки пустует, Аннушки нет в храме. Потом второе совершается богослужение, а Аннушки нет. Так и третье и четвертое, а Аннушки нет и нет. Я начинаю беспокоиться, думая, что может быть она заболела, спрашиваю о ней ея соседей и они мне говорят: «О Аннушке забудьте и думать, она теперь уже не ваша». К ней повадились с пос. станции М.-К. сектанты-баптисты. Каждый воскресный день они являются в дом Аннушки; устраивают там свои собрания. Собирается к ним народ, слушая их, а сама Аннушка отказавшись от православной веры всячески старается угодить сектантам. Иконы со святого угла ею уже сняты, а свой дом предоставила сектантам в полное пользование... Сильно опечалило меня это страшное сообщение. Иду я к ней. Она дома и одна. «Аннушка, здравствуйте», обращаюсь я к ней. Она молчит. В доме прежние ея красивые иконы сняты. «Зачем вы свою истинную веру переменили на сектантскую. Что вас побудило? Что вы хорошего нашли в сектантах» спрашиваю я, давайте по душам побеседуем. Говорите, что вас прельстило? Что вас соблазнило в Христовой вере? И еще и еще задаю ей вопросы, желая вызвать ее на откровенную беседу. Аннушка потупив взор, не глядя на меня молчала. Ничего не добившись от нее, я с величайшей грустью возвратился домой, мысленно умоляя Милосердного Господа вразумить и обратить к вере заблудшую овцу. Всегда вспоминал я на богослужениях и молился за заблудшую. Приближался праздник Рождества Христова. За неделю перед праздником я с молитвой прохожу по домам верующих пос. Н-ки. Захожу в дом и к Аннушке. Опять она одна. Поздоровался с ней, задаю несколько вопросов, но она по-прежнему упорно и угрюмо молчаливо не отвечает мне ни слова. Опять с грустью оставляю ее. Вот приближается и Пасха Христова. Опять я с молитвою в Н-ке и опять пытаюсь говорить с Аннушкой, и опять она отвечает мне своим угрюмым молчанием. Ухожу опять я с великой скорбью, но, всегда молясь о ней. Так прошли праздник Пасхи, Вознесение Господне и св. Троицы, и наступил Петров пост. Совершается богослужение Воскресного дня. Я совершаю каждение всего храма; дохожу до места Анны и вижу ее, стоящую на своем обычном месте. Я не поверил своим глазам. Совершается второе богослужение и опять Анна на своем месте. Так еще и еще, а Анна неизменно в храме. Я тогда посылаю к ней пономаря и через него прошу ее остаться после богослужения в храме. Она остается наедине со мною. Я ее спрашиваю: «в чем дело?» Она вдруг падает мне в ноги и говорит со слезами: «простите меня, батюшка. Приимите овцу заблудшую...» «Да, отвечаю я, но в чем же дело?».. А вот слушайте, - когда я отказалась от нашей веры и стала в свой дом принимать сектантов, то в одно воскресение по-обыкновению ко мне явились сектанты 14 человек. Рассевшись возле стола они стали говорить свои измышления. Окончилось их сборище и они ушли. Это было вечером. Наступила ночь и я стала ложиться спать. Уснула и вижу сон. В открытые двери моего дома входят страшные, громадные псы и садятся за стол так же, как и сидели за ним сектанты одинаковым числом как сектанты 14 человек, так и псы - 14. Когда псы сели за стол, от них разнесся такой странный псиный запах, что я, задыхаясь, вскочила от сна и закричала - «спа¬сите». Я при этом спрашиваю Аннушку: «как вы думаете, что это значит?» и она мне отвечает; «Теперь мне все, все понятно, кто такие сектанты без всяких слов...» закончила Аннушка. С тех пор сектанты были изгнаны из ея дома, а Анна усерднее стала относиться к храму Божьему.

Настало время, когда были отобраны церковные квартиры и мы, священники, должны были уйти на частные квартиры. Пре¬бывание в чужих домах оказалось неудобным и первый священник с помощью прихожан соорудил себе небольшой домик. На другой год прихожане стали и меня убеждать, чтобы и я построил себе свой собственный домик, изъявили свое согласие широко и всячески помочь мне в этом деле. Средств у меня почти никаких не было, прихожане это видели. Но, не смотря на это стали своими силами заготовлять саман кирпич, наносили камышу для крыши и прочее. Была поставлена крестьянская хатка, крытая камышом; мне она очень понравилась. К зиме я уже стал в ней жить, бесконечно радуясь и хваля Бога. Была у меня небольшая пасека; еще, будучи псаломщиком, я изучил это интересное дело. При своей усадьбе, весьма удобной, Господь дал, пасека моя размножилась до 40 рамочных ульев; я чувствовал себя не безбедно. Собственная хатка, приличная пасека и завершающая все, моя матушка, именно как матушка, ласковая, добрая, милосердная ко всякому горю и страданию к прихожанам и глубоко верующая, располагала прихожан к нам признательными и уважительными. Казалось, что открыта была чаша полного земного удовольствия. Но Господу Богу угодно было все это послать не для земного наслаждения, а для того, чтобы через это испытать нашу веру в Господа. И вот. проживши так немного больше года добрую мою матушк) поражает лютая и неизлечимая болезнь - острый летучий ревматизм в тяжелой форме, поразивший сразу и ноги и руки позвонок и уложивший ее, как калеку, в постель. Три месяца пролежала она в таком страшном состоянии, иссушившем ее и сделавшим ее как скелет. После этого приехали прихожане из храма находящегося от с Р-е в 40 километрах, предлагая мне переехать к ним, ставя на вид, что храм их уже более трех месяцев остается без Богослужения, в то время как в с Р-ном находятся 2 священника и первый священник о. И. с высшим образованием. Видя в этом указание свыше и не найдя мотивов к возражению я должен был согласиться, боясь в противном случае навлечь на себя кару Божию.

Итак я перехожу оставляя на произвол свою любимую хатку, которая потом и отобрана была у меня. Переехавши с люто больной моей матушкой в с. Р-у, прихожане меня встретили лаской и любовью, но отношение к храму было поразительно своеобразное. Все любили храм, священника, но в храм ходить и посещать почти никто не хотел. Совершается богослужение; поет хор, для села довольно приличный, налаженный со вкусом моим предшественником священником музыкально понимающим, а в храме всего 5-10 человек. Это положение меня тревожило. Я приложил все усердие узнать, что за причина безлюдия. Моя ли личность, как священника, или что другое? Но меня успокаивали, говорили, что у них так с испокон времен так было, что всегда почти никого не бывало в храме. Я стал предупреждать их , что считая такое положение недопустимым, буду искать возможность оставить и уйти от них. Меня же уговаривали, но я не согласен был со всеми их доводами. Пребывая в таком морально угнетен¬ном состоянии, я был поражен двумя совершившимися фактами в приходе. Приходят ко мне как-то три старухи, в возрасте около 70 лет. Одна из них говорит мне: «вот, батюшка, я доживаю свой уже век. Я верующая, но дети мои, - четыре замужние дочери с зятьями и три сына с невестками; - все они не верующие. Я боюсь, что когда я умру, то они похоронят меня не по-христиански, без молитв и священника. Я решила всю заботу о моем упокоении поручить моим любимым и надежным верующим подругам. С этой целью я написала духовное завещание, в котором говорится, что когда я заболею, имея ввиду смертельный исход, то эти мои две подруги должны будут прислать священника для исповеди и принятия св. Христовых Тайн. Деньги на это, раннее мною собран¬ные в Н - количестве, находятся в моем сундуке; они должны будут расплатиться. Если болезнь моя будет протекать в затяжном порядке, то еще пригласить священника для совершения надо мной таинства елеосвящения (соборования) и повторного причастия Св. Тайн. В самый смертный момент прошу одну из них, она грамотная читать умилительный канон Божией Матери на исход души и зажечь свечу, находящуюся там же в моем сундуке. Погребальная - разрешительная молитва, венчик, покрывало, свечи, ладан и гроб мною уже приобретены, и их нужно употребить должным образом. На погребение моими этими подругами приглашается священник с псаломщиком и церковным хором. Они должны как положено по уставу, проводить мое тело до церкви, а оттуда, совершивши чин погребения, до могилы. Все и за все оставляю тоже деньги в количестве Н. Устраивается потом обед - поминки моей души для бедных. Для этого тоже Н. деньги. За¬казывают потом мои подруги сорокоуст, за который упла¬чиваются такие-то деньги, так же находящиеся в моем сундуке. Все это будут делать мои подруги, а дети как не верующие, мною устраняются. Это завещание я ставлю вам, батюшка в известность. Будете ли вы меня хоронить. Или другой священник, - но знайте об этом завещании. Я выслушал внимательно и принял к сведению. Прошло после этого около полугода и вдруг ко мне приходят знакомые мне подруги старухи; сообщают о ея болезни и просят причастить. Причащаю я ее. Болезнь ея потом усиливается; я совершаю над ней таинство елеосвящения (маслособорование) еще раз причащаю и она умирает. В дальнейшем все выполняю, как было в завещании указано. Явившиеся же дети, как не верующие, стояли в отдалении. Меня это сильно поразило, но и умилило, что как можно мудро самому при жизни распорядиться и по своей воле проложить путь христианской кончины в жизнь вечную...

Вспоминаю другой замечательный факт в этом приходе. Была весна 1926 года. Желанного весеннего дождя, после посева хлеба, не было. Прошло больше месяца, дождя нет. Подул сухой восточный ветер, подул упорно и продолжительно. Земля быстро стала засыхать, а местами даже давать трещины от засухи. Хлебные прорастания стали увядать и засыхать; картина представлялась страшная и тяжелая - грозил наступающий голод. Вдруг ко мне обращаются мои «бесчувственные» прихожане и просят помолиться о ниспослании дождя на жаждущую землю, но помолиться в поле под открытым небом, причем помолиться так, как молились когда-то в старину их деды. Я им говорю, что радуюсь их желанию, я готов служить не 10, а 110. С таким решением сговорившись, на другой день, смотрю, собирается довольно обширная необычная толпа народа. У всех лица задумчивые и тревожные. Взявши кресты, иконы, хоругви и все прочее положенное по священному ритуалу, а я, облачившись в ризу, идем с общим громогласным пением «Христос Воскресе», это было еще до праздника Вознесения, мы пошли прямо на засыхающие поля. Восходящее солнце на безоблачном небе сразу дохнуло на нас зноем и жаром. Мы вступили на погибающее поле. Меня остановили и попросили отслужить первый молебен. От кого адресуется молитва к Богу. От самых старейших прихожан села. Густая толпа богомольцев расступилась; показались лошади с повозками и на них в старческой немощи лежащие старики и старухи. Им свыше 80 лет. - «Труд и болезнь» по псалмопевцу. Всех их человек около 20 сняли с повозок, при поддержке сильных их вывели, а некоторых даже вынесли на средину толпы. Взяли хоругвии, иконы, кресты дали им по возможности в руки и я стал служить молебен. Окончивши и уложивши немощных стариков на повозки, двинулись дальше. Идем прямо по посеву. Вот вновь меня останавливают с просьбой служить молебен. Этот молебен служат тоже старики, но в возрасте 60-70 лет; некоторых из них подвезли на повозках; всех их человек 30-35. Они взяли святыню в руки, и я стал служить второй молебен. Двинулись дальше, слава Господу: «Христос Воскресе...» Вот и третий молебен; его служат; мужчины и женщины 40-45 лет. Это уже бодрые представители прихожан. По принятому положению, взявши так же святыню в руки, молились и они о ниспослании дождя. Дальше прошедши поле, служат молебен мужчины и женщины 20-30 лет и опять, так же как и прежние. Еще прошли, служат молебен парни и девки, юноши и девы. Еще дальше подростки и мальчики, по такому же принятому чину. Здесь уже сердце стало не выдерживать и вол¬новаться. Еще дальше прошедши и остановившись, стали служить малые детки от 2-х лет до 5-ти. Этот молебен служился с волнением: толпа тихо, но сдержанно плакала. После же этого молебна выделились из толпы матери с грудными невинными младенцами. Из толпы уже неслись громкие вопли и рыдания: «дождь, дождь земле жаждущей, Спасе!» взывали все. Я с большим трудом, напрягал все усилия, чтобы не плакать. Совершил особо умилительный молебен. Но он был не последним. Пройдя некоторое расстояние, нас встретила голодная скотина: коровы и быки, тщетно и с трудом старавшиеся что-либо съедобное найти среди засохших и увядающих тощих злаков. Подойдя к стаду, попросили меня отслужить молебен, чтобы Господь послал дождь ради бессловесных, опаляющих зноем и жаждою, животных. Нельзя было удержаться от слез: ясный смысл молебна, ясно всем был понятен... И вот мы, усталые, истомленные зноем, обливаясь потом, пыльные и грязные, наконец, окончили молебны... Было около пяти часов вечера. Мне предложили зайти в небольшой, здесь же находящийся лесок. В теневом месте был приготовлен для всех обед. Я прочитавши молитву, благословил «яствие и питие». Все сели, намереваясь покушать. Вдруг слышим неясно где-то далеко, далеко что-то как будто загремело. Мы не обратили никого внимания. Через некоторое время вскоре гул повторился и еще повторился и все яснее и яснее. Мы переглянулись между собою, не веря еще услышанному. Теперь ясно слышался уже желанный гром. Кто-то крикнул: «смотрите, идет мощная туча». Гром усилился, скрылось солнце за тучу. Упала одна крупная капля дождя, за ней другая, третья и разразился мощный, сильный, проливной дождь. Мокрые мы стояли и от радости плакали. Откуда долгожданная милость Божия. Кто вымолил ее у Господа? Немощные ли и беспомощные старики праведной и богоугодной жизнью своею заслужившие у Господа, как ветхозаветные патриархи свое почтенное долголетие, или же крепкие и здоровые, полные силы и здоровья мужи и жены, в возрасте которых наибольше украсилась церковь Христова багряницею как виссоном кровью великомучеников и бесчисленных мучеников, или же по молитвам цветущих здоровьем чистых юношей и целомудренных вдов и девиц, приютивших в своей непорочной жизни благодать Пресвятаго Духа, или же по молитвам отроков и отроковиц, в возрасте которых приветствовали дети «ваями и ветвями» торжественно идущего Спасителя на ослике в Иерусалим перед страданиями, взывающих: «Осанна Сыну Давидову...» или послал Господь милость свою ради деток-малюток такого возраста, каких избил злой Ирод в дни рождения Христа Спасителя? А может быть Господь явил свою великую и богатую, милость, ради бессловесных и кротких животных, состраждущих несчастному человечеству в его горе и несчастье. Кто бы не умолил Господа и ради кого Господь послал свою милость, но ясно стало всем, что молитва была услышана Господом и милость дарована... Мне предложили сесть на подводу и ехать домой. Но я решительно отказался и наоборот, одевши ризы, предложил под радостный идущий обильный дождь со «святостью» крестами, иконами и хоругвями желающим идти со мною до самого храма около 3-х километров. И почти все согласившись, большой толпой с пением «Христос Воскресе» возвратились к храму, возвещая милость Божию... Это был вечер 7 мая, канун праздника святого и славного апостола и евангелиста Ионна Богослова, и мы, в храме кончая счастливый день, совершили всенощное бдение Иоанну апостолу, как его Христос назвал «Сыну Грома...»

Так окончился этот поистине святой, исполненный милости Божией, день, день на веки незабвенный и бессмертный в моей памяти. Но состояние веры прихожан этого села А-ки, их непосещаемость храма меня волновала, беспокоила и заставляла искать других духовных чад, более любящих посещать Божий Храм. Об этом узнали прихожане недалеко находящегося Р. в...го пос. и пригласили меня быть у них священником. Я согласился и перешел к ним. Здесь прихожане были более теплой и сердечной веры. Я быстро с ними духовно сроднился и душа моя успокоилась. Один раз, совершая Божественную литургию в храме, как будто кто-то невидимый мне стал говорить: «пиши икону «Страшный суд». - Я не предал значения этому. Еще раз повторилось это напоминание и затем еще и еще. Я стал тревожиться этой мыслью и решил поделиться с окружающими меня благонамеренными прихожанами. Сказал, наконец, им об этом. Они же с радостью это подхватили, - одобрили и стали торопить меня, чтобы как можно скорее, написать «Страшный суд», по художнику Васнецову, в храме. Для этой цели место в храме на западной стороне было, очень хорошее и подходящее. Наняли художника и он стал писать. Неотлучно пребывая при художнике в момент писания «Страшного суда» я все время на эту тему беседовал с художником не чуждым по своим убеждениями быть верующим; все что я знал по этому я говорил мастеру, желая его по возможности вдохновить, для истового и с чувством исполненного написания иконы. После того, как художником все место для иконы, а оно было большое, в ширину всего храма, было размечено на кубики, и сделан угольком предварительный набросок всей иконы, он стал расписывать красками, здесь я по возможности усилил свои указания в детальном написании ликов. Первый лик был изображен Судии Христа Спасителя. Здесь я просил художника лику Христа Спасителя придать выражение грозного Судии, но не злобного, различая сознательно грозность от злобности, какая не присуща Христу Спасителю. Художник, слушая меня, употребил все свои старания по возможности передать это на лике Спасителя. Вторым ликом являлась Божия Матерь. Судья - Христос произносит последний и решительный свой грозный приговор грешникам: «отъидите от меня проклятые.» и т.д. Иоанн Креститель, преклоненный у ног Спасителя, окончивший на земле свою миссию покаяния и седящие на двенадцати престолах апостолы Христовы с ликом Архангелов и Ангелов согласны с грозным приговором грешникам, это согласие выражают жесты апостолов руками, но Матерь Божия, как бы не согласна с этим, плачущая со скорбным лицом, взирая в бездну огненную, куда низвергаются по приговору несчастные грешники, как бы пытается еще и еще что-то на ухо сказать своему Единородному Судии - Господу в оправдание страждущих в огне. Из пучины же огня невольно чувствуется, что некоторые страждущие как бы воздевают руки к заступнице и как бы некоторые из них текут к Божией Матери... И это нужно было внушить художнику. Третьим ликом являлся святый славный Архистратиг Божий Михаил как воевода и Предводитель чинов ангельских, он восстал в свое время против гордого и дерзкого злобного Денницы - низвергнувши его со всеми его клевретами со светлых высот Царствия Божьего в бездну адскую. Он, как Архистратиг сил Господних, не оставил сотворенный Господом земной мир, воюя с темными бесовскими силами и помогая верующим в Господа наступать на силу вражию и попирать ее. Окончивши свою брань на земле с духами злобы поднебесной, он предстал в страшный час решающего Суда Божиего пред Господом и как грозный Победитель темной силы, видя ее попранной в адской огненной бездне, победоносно и грозно взирает в бездну Божественным своим ликом. Я старался художнику рассказать все, все об Архистратиге Михаиле. Он меня внимательно слушал и видимо воспринял мое настроение. Начиная с утра и во весь день он трудился над ликом Архистратига Михаила, уточняя детали выражения его восторженного грозного лика. Был уже вечер, когда, наконец, он окончил лик. Лик оказался на славу боголепно исполненным и то, что мы желали видеть в Божественном его лике, оказалось кистью художника превзойденным. Я и не ожидал, что так сверх «ожидания» изобразится лик Архистратига Михаила. Восторга и радости моей не было предела. Я бесконечное число раз, забегая в разные стороны, всматривался в божественный лик и бушующая во мне радость трепетно и весело волновала мое сердце. Вот уже и стемнело в храме; уже и не видать лика Архистратига Михаила, а я никак не могу налюбоваться им... Художник стал уходить домой и я тоже. Но уходя, я уношу свое восторженное чувство и неизреченную духовную радость от удачного и божественного сверх ожидания выражения лика. Дома я стал свои восторженные чувства передавать своей матушке, описывая, как все чудесно произошло и какой получился дивный божественный лик Архистратига. Во время ужина я не мог оторвать и рассеять своего внимания от дивного лика, бесконечно восторгаясь и радуясь. Вот, наконец, помолившись Богу, я на постели засыпаю; тихо и покойно кругом у образов в святом углу теплится огонек лампадочки. С улыбкой, представляя Архистратига, я, смыкая глаза, засыпаю... За двенадцать часов ночи вдруг раздается оглушительный, потрясающий массивный удар в закрытую ставню, от которого все стекла в окне разлетелись. Крепкая ставня со стороны улицы была плотно закрыта и взята на «прогончик». Я мгновенно вскочил, но дальше все тихо и тихо. Не засыпая в тревожном состоянии от ожидания грядущего в страхе и томлении я, наконец, дождался утра. Когда уже окончательно рассвело, я вышел узнать, - в чем же дело. У потрясенного окна и разбитой ставни на земле лежал громаднейший камень-булыжник весом около пуда. Я взгля-нул на него, а от него как бы послышался голос: «Это тебе за то, что ты усладился Архистратигом Михаилом...» Для меня тогда стало ясно, что это дело темной бесовской силы, которая иногда нагло являлась угодникам Божиим, чтобы смутить их, расстроить и отнять от них «мир и радость о Духе Святе». Тщетно прихожане мои, с которыми у меня были всегда добрые отношения, старались найти виновника произшедшаго; его не могли найти по сие время. Месть темной, бесовской силы была очевидна...

Так с помощью Божией было окончено написание иконы «Страшный Суд». Прихожане мои остались довольными. Наступила поздняя осень 1927 года. В то время истинная православная Христова Церковь вела духовную брань с так называемыми «обновленцами». В борьбе с ними я имел соратника-соседа священника с. М-го о. Д. Год тому назад я услышал, что о. Д. имевший многочисленную свою семью, около 12 человек с матушкой, вдруг, снявши с себя священнический сан и бросивши свою семью, ушел на «страну далече» и отказавшись от веры, поступил, как он и раньше был, учителем. С грустью я услышал это, чрезвычайно печальное и горькое сообщение...» После написания иконы «Страшный Суд» вдруг я узнаю, что он назначается учителем школы нашего поселка. При храме же нашем в церковной ограде находилось здание прежней церковно¬приходской школы. Сельсовет стал претендовать на это здание с целью занять его для школы. Прихожане же по своим соображениям не отдавали это помещение. Начались споры по этому вопросу. Районная же власть, узнавши об этом, решила окончательно выяснить этот вопрос. Для этой цели в воскресенье после Божественной Литургии было назначено в церкви общее собрание. На это собрание явились все видные представители районной власти, к нему были привлечены начальствующие из с/ совета и местные учителя. В числе прочих попадает на собрание и бывший о. Д. Было открыто собрание в церкви: Поставлен среди храма большой стол, за который сел избранный президиум собрания. Стали решать это дело. Стали выступать представители с одной стороны и другой. Бывший о. Д. вошел в храм и оста¬новился у конторки церковного старосты, не замечая, что над ним находится выразительная икона «Страшный Суд». В процессе обсуждения вопроса бывший о. Д. попросил слово себе, сказать что-то. Для того же, чтобы говорить, нужно было выходить к столу, находящемуся среди храма и обернуться к народу. Выйдя среди храма и повернувшись к народу бывший о. Д. вдруг видит перед собой икону «Страшный Суд» и на ней грозного Судию Господа Христа Спасителя, грядущего со славою судить живых и мертвых... Внезапно взглянувши и растерявшись, теряя самообладание, бледный и испуганный бывший о. Д., кое-что сказавши в растерянном состоянии, опять занял свое место; лицо его от волнения резко изменилось: то становилось бледным, то багрово-красным, то хмуро-темным; с ним происходило что-то неладное... Собрание кончилось; все разошлись по домам. Около пяти часов дня собираются люди на сход возле с/совета. Идет на сход и бывший о. Д. За несколько шагов, не доходя до с/совета внезапно падает навзнич; изо рта хлынула клокочущая кровь и смерть сразила несчастного... Все почти в один голос сказали: «Вот тебе и страшный суд»...

В 1929 году болезнь моей матушки усиливается и по совету врачей для оказания ей врачебной помощи перехожу ближе к г. Таганрогу служить в храм Н-ский. Здесь, прослуживши немного времени, я был лишен свободы и попал в заключение. Перед этим же лишился своей любимой пасеки. Лишившись своей новой хатки, здоровья матушки, пасеки, благополучия и свободы, я ясно понял, что все это послал мне Господь не для земного наслаждения, а для Божьего испытания, проверяя мою веру и упование на Господа Бога... Лишившись всего, я с верою сказал: «Да будет Господи, Твоя святая воля», - Слава Господу за все. Бог дал, Бог и взял.- Буди же имя Господне благословенно от ныне и до века...» Итак, меня везут в Таганрог; я арестован. Дорогою я рассуждаю, что при аресте будет обыск произведен. Священнический крест я решил самому не снимать со своей груди и представить это воле Божией, а находящийся на груди маленький деревянный крестик я задумал спрятать, чтобы его у меня не отобрали. С этой целью, не зная даже почему, я его снял с цепочки и, вложивши в носовой платочек, спрятал в карман. Происхождение этого маленького крестика и его последующая история весьма интересна. Когда я посвятился во священника, а это было 19 июля (ст. стиль) 1921 года, в день памяти преп. Серафима Саровского, я был назначен вторым священником с. Р. Первый священник этого села о. И. У. человек с высшим образованием, бывший солидный, опытный юрист-адвокат и принявший сан священника тоже 19 июля, на преп. Серафима Саровского, исполненный глубокой веры, всю свою ученую опытность направил на научное исследование жизни благодатной деятельности св. преп. Серафима. С этой целью с разных мест и от разных лиц он стал собирать по возможности все исчерпывающие сведения о преп. Серафиме, как находящиеся в литературе, так и из уст переданных некоторыми лицами, бывшими в Саровской пустыни. Имел о. И. и письменную связь с монахинями Дивеевского монастыря, которые много сообщили о батюшке Серафиме и однажды прислали о. И. небольшой ящичек посылку; в ней были вложены около 10 шт. Серафимовских деревянных крестиков. Крестики эти были сделаны из бревна той келий Серафима, где он подвизался на молитве и где ему являлась Божия Матерь. Это бревно само собой вывалилось, и из него были вырезаны около 100 шт. крестиков. Один из этих крестиков был подарен мне, и я его с радостью надел, как нательный, на свою грудь. С ним я уже был неразлучен 8 лет. Когда же при аресте мне предложили поднять руки вверх для обыска, то я поднял руки с носовым платком и в нем завернутым крестиком. Обыскивающий меня, думая, что в руках у меня только носовой платок, не обратил внимания на завернутый в него крестик и крестик, таким образом, остался при мне. Когда меня стали переводить в тюрьму, то при втором обыске я так же сделал и опять крестик остался при мне. Спустя 8 месяцев в тюрьме вдруг делают внезапный ночной самый тщательный обыск, часа в 2-3 ночи. Тихо разбудивши, всех нас поставили в одном углу камеры и, строго пропуская по одному, тщательно осматривали каждую складочку белья и костюма нашего. Я было совсем растерялся, не зная как спасти свой крестик. Но стоял я сзади всех и возле меня было окно с открытой форточ¬кой. Я, улучивши момент, бросаю в форточку крестик прямо во, двор. Обыск кончился. Я не спал, волнуясь за крестик. На утро нас вывели во двор на прогулку. Я в числе первых выбежал на двор и стал искать выброшенный мною крестик. Выпал ночью снег в два пальца. Я, рассчитывая где должен был упасть крестик, стал ногами незаметно рассовывать снег и к моему величайшему счастью крестик нахожу. С этого момента я его втиснул в свежий кусочек хлеба и засушил на своей груди. Крестик стал находиться в сухарике, который лежал в сумочке с другими сухарями, переданными мне из дома. Так с прочими сухарями крестик незаметно попадает со мною в лагерь, в Сибирь и на Беломор¬канал. Здесь я, будучи фельдшером сыпнотифозного отделения; сам заболеваю сыпным тифом. У меня отбирают всю одежду на серную дезинфекцию. Я прорываю подкладку зимнего бушлата и в вату втискиваю мой Серафимовский деревянный крестик. Лежа на постели я стал высчитывать день моего тифозного кризиса, как день моей смерти, так как в таких условиях, за очень малым исключением, почти все умирали. Готовясь к смерти, я думаю, «конечно, рано или поздно, но умирать надо. Смерти не избежать - но как только умирать?!! О, если бы была возможность принять христианскую кончину жизни, о которой всегда молится св. церковь с принятием в напутствование св. Тела и Крови Христовой... При этом я вспомнил, что у одного священника в лагере случайно оказались св. Дары. Я, схватившись за эту мысль, подзываю фельдшера, заместившего меня, тоже священника и говорю ему: «дорогой мой, милый о. П., подходит мой кризис. Конечно я умру, но даю вам клятвенное обещание: если я по смерти предстану Престолу Святой Троицы и буду хоть какое-нибудь иметь дерзновение пред Богом, то первая молитва будет о Вас, чтобы Господь по Своему милосердию освободил бы Вас, - только прошу Вас исполнить мою последнюю предсмертную просьбу». «А какую именно», спрашивает он меня. «Слушайте со вни¬манием», говорю я ему. «В таком-то месте лагеря помещается священник о. М. У него находятся случайно св. Дары. Скажите ему, что я в сыпнотифозном отделении при больнице умираю. Пусть он меня приобщит Св. Телом и Кровью Христовой, а я, повторяю после моей смерти, клянусь, - пред Престолом Божиим буду просить Святую Троицу о Вашем помиловании и освобождении из лагеря». О. П. глубоко задумался, но потом решил все же исполнить мою просьбу. И вот он в 11 ч. ночи приводит ко мне о. М. со священными дарами и меня приобщает. Сознаюсь, вот я уже около 40 лет священником, много раз я приобщался, но такого благодатного состояния при причастии никогда не испытывал, как именно теперь при прощании с жизнью. Я чувствовал, как эта Святейшая Частица Св. Причастия, попадая в мой смердящий, гнилостный тифозный рот, исполнила его особым освежающим тонким эфирным благоуханием; я зарыдал, слезы как будто сняли с меня все бремя греховное и я потерял сознание с молитвой: Отче наш, да будет Святая воля Твоя... Слава Богу за все... Долго ли я был в таком состоянии, или коротко, не знаю, но вдруг, открывая глаза, вновь вижу прекрасный мир Божий. В окошко смотрит ласкающее веселое, весеннее солнышко (был месяц март - великий пост) мне и радостно, что я вновь родился - воспрянул к жизни, но и грустно, что я в заключении. Но радость милости Божией препобеждает скорбь и я в восторге и необычайном волнении от радости крикнул: «Христос Воскресе...» и в ответ на мое приветствие кто-то в отдалении громадного стационара ответил мне: «Воистину Воскресе!.. С этого момента я лишился способности здравствоваться, а всех встречающихся со мною четко приветствовал «Христос Воскресе...», хотя это не была Пасха, а только великий пост. Заменивший меня фельдшер о. П., когда услышал, что я со всеми христосуюсь, в ужасе стал просить меня прекратить пасхальное громкое приветствие, внушая мне помнить, в каком месте мы находимся, но я, как ненормальный, продолжал, не отдавая себе отчета, христосоваться. И вот глав. врач делает свой обычный обход больных, и лежащих в палатах. Подходит он по большому коридору к нашей сыпнотифозной палате и спрашивает у фельд¬шера о. П.: «а что у Вас в палате, все ли благополучно?!!» Тот ему отвечает: «Нет, не все благополучно, больной Феодосьев с ума сошел, со всеми христосуется и я ничего не могу с ним поделать - никак не унимается.» Симпатичный врач, старичок преклонных лет просит фельдшера о. П. «а покажите мне Феодосьева». И вот в открытую дверь входит врач, а я ему: «Христос Воскресе врач П.!» Мое приветствие так понравилось, видно, верующему врачу, что он, обращаясь к фельдшеру, замечает: «а Вы не обращайте внимания на Феодосьева и не запрещайте ему, пусть христосуется; после кризиса все бывают некоторое время ненормальными...» Мое христосование было легализовано врачом, и он после этого момента так полюбил меня, столько оказал мне внимания, приписывая мне особое усиленное питание. Я быстро стал поправляться в новой своей второй жизни. Так я был спасен и кто был виновником моей жизни; возможно, что умолили Господа мои маленькие деточки - старшей дочери было 5 лет, а маленькой 2 года с беспомощной больной и безработной моей супругой... Но вот после болезни я стал выздоравливать. Приносят мне из серной дезинфекции ватный бушлат-полупальто, я с нетерпением интересуюсь, а что с Серафимовским крестиком. Оказывается, крестик есть, и я его вновь водворяю быть при себе; он меня охраняет. Я освобождаюсь и возвращаюсь в Таганрог. Там я доживаю до открытия церквей; вновь служу при храме, принявши монашество и будучи архимандритом. Крестик неизменно меня охраняет. В 1949 году меня схватывают неожиданно на квартире 3 офицера и арестовывают; привозят в М. Г. Б.; делают обыск и отбирают мой хранитель - Серафимовский крестик. Как я не умолял, как не просил не отбирать его от меня, мне на это сказали, что не могут мне его оставить, так гласит закон. И вот я лишаюсь моего хранителя того, что меня охранял около 30 лет... Здесь я оставшись впервые без своего хранителя, просто растерялся и решил, что Господь за мои грехи снимает с меня Свою благодатную охрану и Свой Покров. Меня охватило чувство невыразимой печали и я решил, что я погибаю... Это чувство меня охватило и стало доминирующим при моем сидении в тюрьме; единственным моим утешением была молитва к Господу Богу, Божией Матери, всем Святым и к ... ст. Павлу: «Павел Павлович ратуй...».

В те дни я находился в Р-ной тюрьме; в ней полагалось 2 раза выходить во двор на прогулку. По очереди каждая камера выходила освежаться. Против моей камеры находились малолетние заключенные мальчики в возрасте от 10-12 лет: они подвижные и шустрые обыкновенно, хотя и запрещалось, подбегали к отверстию-прозурки в дверях и просили: «Батюшка дайте хлебца». Мы что имели, давали им; так это стало обычным явлением. И вот как-то раз подбегает мальчик и обращаясь ко мне, наскоро произносит: «Батюшка, батюшка нате вам крестик». Смотрю небольшой, нательный, медный крестик. Я спрашиваю у мальчика: «что же ты даешь мне, а у тебя есть?... Мальчик отвечает: «Мне мама еще принесет, а у вас крестика нет...» Я с радостью взял этот крестик; о, как я был рад ему. Я принял его не как от руки мальчика, а как от Ангела, посланного мне от Самого Господа Бога в мое утешение. Бесконечно его целуя и прижимая к сердцу со слезами, я его водворил на свою грудь, как заместителя лишившегося «Серафимовского» деревянного крестика; этот крестик и по настоящее время неизменно находится на моей груди, ограждая меня от всех вражеских напастей... С ним я направляюсь в далекую Сибирь, тоскуя и сожалея о «Серафимовском» крестике, отобранном у меня при обыске. Когда же я стал находиться в Сибири, дочь моя сообщила мне, что после моего ухода из Р-ва, ее пригласили представители власти и предложили забрать все взятые при обыске вещи и в том числе мой любимый «Серафимовский» крестик. О, как я был бесконечно рад, что мой покровитель и хранитель крестик уже дома. Я от радости залился слезами и благодарил Милосердного (Бога) Господа... Но вот стали поговаривать в Сибири, что нам предстоит освобождение.

Затрепетало мое сердце от радости, неужели думал я, еще увижу мое освобождение от уз. Дни протекали, а освобождение как-то все же тормозилось. Приходили на мысль и черные думы. Временами казалось, что нет, не видать мне свободы... Еще и еще с крепким упованием нужно было просить Милосердного Господа, Его Пречистую Матерь и моего небесного покровителя старца Павла. Всегда я служил каждый день мысленно панихиду по ст. Павлу. И вот стало являться ко мне желание написать домой, чтобы в посылке незаметно прислали мне мой любимый крестик, надеясь на то, что он выведет меня из заключения. Но грозит опасность. Все посылки проверяются начальством и если найдут крестик, то обязательно отберут его, как правило. И вот томлюсь я, не зная, что решить написать, чтобы его прислали, или нет. Боюсь, страшно, - а вдруг, Думаю, отберут, что тогда... Ос¬вобождение мое день за днем все оттягивается; скорбь томит мою грудь - не знаю, увижу ли я мое освобождение... И вот, мучаясь в таком состоянии томления, надеясь на помощь Божию, сказавши; Господи, благослови, Павел Павлович ратуй...» Я решаюсь написать, чтобы мне прислали мой крестик-хранитель. Письмо отослал, а сам со страхом и трепетом стал ждать. Стали проходить дни. Вот получаю я продуктовую посылку из дома; проверяет начальство, лихорадочно я наблюдаю - крестика нет. Вот через месяц и вторая посылка, а крестика все нет и нет. Волнуюсь я, томлюсь и грущу. Вот, наконец, приходит и третья посылка. Проверяет начальство - крестика нет; начинаю я, получивши посылку, сам внимательно осматривать каждую щель ящика, каждый завязанный мешочек и вдруг... О, Боже мой, - что я вижу... Крестик, мой милый крестик, мой хранитель стольких лет... Я зарыдал от радости... Я бесконечно благодарил Господа, его Пречистую Матерь и... моего Покровителя Небесного блаженного ст. Павла. Никогда я не забуду этой исключительной для меня милости Божией... У меня явилась уже твердая надежда, что крестик меня выведет из темницы, и я не ошибся. Не прошло и недели, как на третий день Пасхи, в день прославления Иверской иконы Божией Матери, именуемой «Вратарница», о которой прославляется в акафисте, что она «двери райские верным отверзающая», - открыла и мне невольному несчастному двери моего заключения, и в этот день я был освобожден и как птичка из клетки, радостно с крестиками натруди с «серафимовским» и с медным крестиком, который мне дал мальчик в тюрьме, я полетел домой... Так, вместе связанные во едино, эти, дорогие моему сердцу, крестики неизменно пребывают на моей груди до скончания моей жизни...

Попутно не могу не вспомнить еще одного обстоятельства, бывшего с «серафимовским» крестиком. Когда мне в свое время о. И. У-ский подарил мне этот замечательный «серафимовский» крестик, то тогда же еще мне дал несколько таких крестиков; я их хранил у себя. И вот, когда я был архимандритом в Таганроге, а на архиерейской кафедре пребывал Еп. Серафим, то случилось, что 19 июля (ст.стиль), в день прославления Серафима Саровского, владыко Серафим, как именинник, в Ростове совершает всенощное бдение и Божественную Литургию. Предварительно же он меня приглашает и просит приехать для совершения соборного богослужения в этот День. Отправляясь на названное богослужение, я задумался, что бы, думаю, подарить владыке. И, вспомнив о «Серафимовских» крестиках, решил один из них подарить владыке. Недолго думая, я беру перо и пишу: «Дорогой Владыка! В день Вашего Ангела, преп. Серафима Саровского, разрешите преподнести Вам бесценный подарок-крестик, сделанный из бревна келии Серафима Саровского, той келии, где Божия Матерь несколько раз благоволила явиться своему старцу-любимцу. Такой крестик я ношу на своей груди и он, как Ангел хранитель, охраняет меня от всех бед в продолжении 26 лет. Желаю, чтобы и Вас так же охранял этот «Серафимовский крестик» как и меня. Это письмо вместе с крестиком было вложе¬но в конверт и запечатано. С ним я приехал на всенощное бдение в Ростов. После всенощного бдения, получивши обычное благословение у владыки на «сон грядущий» я вручаю мой конверт с крестиком и письмом в руки архиерея и говорю: «Это, Владыка, вскроете у себя в келии.» Владыка взял. На другой день, встречая утром архиерея перед совершением Божественной Литургии, я заметил, что Владыка, увидев меня, особенно улыбается, желая мне сообщить что-то радостное. Когда окончилась Божественная Литургия и я подошел к Владыке за благословением, он бросился ко мне в объятия, крепко прижал к груди и сказал: «благодарю, благодарю Вас, дорогой о. Архимандрит, вы мне сделали подарок лучше всех; до конца дней моих пребуду с этим крестиком на груди...» И я остался доволен, что крестик будет, как и меня, охранять Владыку. Прошло после этого некоторое время. Владыку Серафима переводят в другую епархию, а я попадаю в Сибирь. Из Сибири я пишу Владыке Серафиму письмо и спрашиваю: «Сохраняется ли подаренный мною «Серафимовский крестик». И получаю ответ: «К сожалению и великой печалью сообщаю Вам, что крестик, столь ценный для меня утерян; незаметно для меня, цепочка оборвалась и крестик свалился. Все тщательные поиски остались напрасными, - крестика нет. Но в последствии, когда я вновь встретился с Владыкой Серафимом после своего прибытия из Сибири, я имел возможность подарить Владыке Серафиму еще такой же крестик, который у меня еще оставался в запасе. Когда Владыка Серафим был переведен из Ростова, на его кафедру прибыл Еп. Сергий. Этот Владыка так же, как и Еп. Серафим, приглашает на день своего тезоименитства 25 сентября приехать в Ростов для совершения соборного Богослужения. Уезжая в Ростов, я призадумался, - что бы подарить Владыке? У меня еще оставались «Серафимовские» крестики, но какое, думаю, может быть значение для Владыки, носящего имя не Серафим, как был прежний Владыка. Но потом, хорошо вдумавшись, я заметил одно обстоятельство. Реставрируя Ростовский Кафедральный Собор, Еп. Сергий в первую очередь среди храма на видном месте ставит у левой колонны прекрасно, боголепно исполненный, как живой, лик пр. старца Серафима, а у правой колонны, так же прекрасно художественно исполненный лик, любимый пр. Серафимом, образ «Умиления» Божией Матери. Это обстоятельство меня заставило задуматься. Почему, думаю, именно Владыка на таком пер-востепенном месте помещает лики пр. Серафима и «Умиления» Божией Матери. По всей вероятности недаром так это сделано и, останавливаясь на этом, я беру «Серафимовский», имеющийся еще у меня крестик и пишу: «Дорогой Владыка! Обращая внимание на реставрацию, вашего Кафедрального Собора, где все производится по вашему указанию, нельзя не обратить внимания, что на видном месте храма красуется прекраснейший, боголепный лик пр. Серафима Саровского с одной стороны и по соответственно с ним лик Божией Матери «Умиление» с другой, что наводит на мысль, что эти иконы имеют для Вас особые значения, а потому, разрешите мне в день Вашего Ангела преподнести неоцененный, деревянный крестик, сделанный из бревна келии пр. Серафима Саровского, той приснопамятной келии, где Божия Матерь неоднократно являлась преподобному, как своему избраннику и любимцу. Такой крестик около 30 лет я ношу на своей груди, и он служит для меня Ангелом, охраняющим меня от всех бед. Сердечно желаю, чтобы и этот крестик охранял бы Вас и был спутником во всей многотрудной апостольской Вашей миссии. Архим. Николай»

После окончания всенощного бдения я так же, как и Еп. Серафиму, отдал запечатанное в конверт письмо с крестиком. Наутро, встречая Владыку к Божественной Литургии, я сразу же заметил на лице его особенную радость, восторг и восхищение и едва окончилась Божественная Литургия, он бросился на меня, крепко обнял, поцеловал и сказал: «Ну, о. Архимандрит, Вы мне сделали такой подарок, что я выше его и представить себе не могу; он самый ценный для меня». Я недоумевал и невольно спросил Владыку: «Почему Вы так удивлены?!! А вот слушайте, начал Владыка. Когда я находился во утробе матери своей и пришел час моего рождения, наблюдавший за родами акушер-врач был озадачен. Положение плода было катастрофическим. После некоторого глубокого всестороннего исследования врач решает, что ребенок естественным путем выйти на свет не может и необ¬ходимо незамедлительное искусственное вмешательство врача для того, чтобы, спасая жизнь матери, применить кесарево сечение. Отец заволновался, пригласил еще врачей; был составлен консилиум акушеров-врачей и по вторичном исследовании врачи единогласно решили применить во что бы ни стало сечение. Я был во чреве матери осужден на бесповоротную смерть... Врачи стали готовиться к страшной операции. Отец же мой, как человек глубокой веры, оставляет дом; бежит как можно только скорее в Казанский Кафедральный Собор, что в бывшем Петербурге вбегает он в собор и падая перед образом «Казанской Божией Матери», кричит: «Ой, Царица моя Небесная, о Владычица! Спаси, спаси, помоги мне. Не оставь меня... Громко рыдая и, пропустивши обильные слезы, он, наконец, приподнялся, отводя взор в сторону, замечает показавшуюся икону на иконостасе св. преп. Серафима Саровского чудотворца. И отец мой, обращаясь к преподобному воскликнул: «Батюшка, Серафим Саровский! Помоги мне, даю мое клятвенное обещание; «если благополучно все кончится и рожденный младенец будет мужского пола, то отдаю его Господу Богу для священнического служения...» С этими клятвенными словами отец мой поспешил возвратиться домой. Дома все уже было приготовлено к страшной операции. Врачи заканчивали свои приготовления. Еще 3-5 минут и операция начинается; чувствуется грозная напряженность... Вдруг что-то невероятное происходит. К врачам является медсестра, находящаяся при роженице, и заявляет, что что-то особенное с роженицей происходит, чувствуется какая-то странная перемена; направляются врачи и замечают что-то непонятное. Советуются между собой и решают с операцией повременить. Между тем грозное положение с роженицей изменяется и пред Вами находящийся раб Божий без операции невредимо появляется на свет Божий, а верующие мои родители посвятили меня, по своему обещанию Серафиму Саровскому, на служение Богу. Для меня преп. Серафим Саровский является исключительным угодником и моим молитвенником пред престолом Божиим. Вот почему при реставрации Ростовского Кафедрального Собора я в первую очередь и постарался соорудить на видном месте образ преп. Серафима Саровского с ликом «Умиления» иконы Божией Матери. Бесконечно благодарю Вас за «серафимовский» крестик, который уже находится на моей груди и пребудет до скончания моей жизни...» Будучи в Сибири я поздравлял Еп. Сергия с днем Светлаго Христова Воскресения, не преминул спросить его о «серафимовском» крестике и в ответ Еп. Сергий мне написал «Крестик Ваш храню». Так крестик хранится у Еп. Сергия уже около 10 лет.

Хочу теперь продолжить, как я проходил священническое в дальнейшем служение. В 1929 году я подвергаюсь аресту. Находясь в тюремном заключении, я оставался при священнических волосах на голове и с бородой; меня никто не беспокоил, но когда попал в лагерь, то там начальник потребовал, чтобы я безоговорочно снял волосы на голове и бороду. Парикмахеры приступили других остригать, а я отказывался стричься; в это время ко мне подходит неизвестный старичок из лагерных и говорит: «батюшка, напрасно вы противитесь. Вас, если вы не захотите остричься, насильно могут связать руки и все-таки с позором остричь - не сопротивляйтесь. Поверьте, с вами разговаривает Еп. Н-ий». Я тогда сказал: «в таком случае, Ваше Преосвященство, благословите мне стричься» - И я был острижен. Возвратился я домой в 30-х годах, когда храмы были в нашей округе закрыты. Быть священником не представлялось мне возможным. Я поступаю на работу на завод: работаю вулканизатором автопокрышек и автокамер. Тоска по службам Божиим угнетает меня. Я приобрел радиоприемник; по воскресным дням я слушаю по радио Божественную Литургию, слушаю и плачу... Каждый день, идя на работу, я проходил мимо закрытого Никольского храма, на наружной алтарной стене еще находилась большая икона святаго Николая Чудотворца. Прохожу, бывало мимо, перекрещусь и думаю: буду ли я когда-нибудь служить или уже нет?.. И сам себе решил, что, пожалуй, не удастся уже больше служить и если бы удалось, то кто сейчас пойдет в храм Божий?.. Старики почти поумирали, а молодые совсем ничего не слыхали о вере. Как они могут быть в храме, так я думал и грустно мне было на сердце. И как же я ошибся, Когда пришло время вновь открыться Церквам Божиим...

Помню, - я работаю один в своей вулканизационной мастерской, по обыкновению в своем грязном, пыльном комбинезоне; лицо мое и руки забиты черной резиновой пылью. Я скорее похожу на чернокожаго. Горят вулканизационные электропечи; душно, грязно и пыльно в мастерской. Вдруг открываются двери со двора; в мастерскую входят 3 человека, подходят ко мне, осторожно оглядываясь и шепотом спрашивают: «признайтесь, Вы о. Николай!» «Да, отвечаю я. о. Николай». «Скажите, говорят они, нас прислала община спросить, вы бы согласились у нас быть священником - не отказывайтесь?... Я отвечаю: «Отказать вам, значит отказать Самому Господу Богу, которого я люблю всем сердцем и всей душой моей; скажите и передайте вашей общине, что согласен и не отказываюсь быть у вас священником при всех обстоятельствах, какие бы трудные они не были для меня... Тогда они приблизились ко мне и сказали: «в таком случае благословите нас» и я здесь же у грязного мотора грязными руками благословил их. «Теперь просим Вас, сказали они, пойдемте с нами и мы Вам покажем, что у нашей общины имеется. Они меня привели в новый отстроенный небольшой дом. Владелица дома - вдова этот дом дала на временное пользование пока не освободятся помещения для Церквей. Меня ввели в этот дом, он был совершенно пустой; в углу на видном месте были собраны необходимые для богослужения все книги, много раз¬ных икон, чаша, дискос, священническое облачение, кадило, мантия, кресты и прочие и наконец, Антиминс самой последней закрытой Церкви. Я был радостно поражен и бесконечно удивлен, как все это могло быть, кто мог все это сохранить?! И вот начинаю я службу Божию, а мысль меня тревожит «кто пойдет в открытый храм, кому он будет нужен?..» «Вот служу я первый день; пришли человек 5; слух разнесся по городу: по ул. Мясницкой № 5 происходит богослужение утром и вечером каждый день: на второй день молящиеся умножаются, и так день за днем их стано¬вится все больше и больше и вот воскресный день. Молящихся стало так много, что домик не в состоянии уже вместить; явилась огромная толпа. Во двор выходят из домика 4 окна. Эти окна с рамами просто вынули. Богослужение слышалось на весь двор довольно вместительный и его заполнила огромная толпа богомольцев. Так я, вопреки моим сомнениям, был дивно поражен. Пошли со всех сторон заказы на молебны, панихиды и проч. и проч. Но явилось и некоторое препятствие. Меня стали приглашать к больным для причастия Св. Тела и Крови Христовой, а причастия у меня нет; хотя есть все для совершения Божественной Литургии, и чаша и дискос и копье и воздухи и антиминс, но нет на это Епископского благословения. Священник сам не может открыть Богослужение Божественной Литургии. А между тем требования причастия для больных приобретает уже скандальную форму. Как быть?!! И вот, рискуя, взявши на свою волю с условием принести покаяние пред епископом, самовольно и самочинно отгородивши иконостас, поставивши небольшой престол и освятив помещение по положенному церковному правилу, я дерзнул служить и Божественную Литургию. Так, совершая каждодневное Богослужение, я отслужил 33 Божественные Литургии и вдруг приезжает законный наш епископ, бывший последним при закрытии церквей. Я падаю ему в ноги и говорю: «Согрешил я перед Богом и перед Вами, Владыко, совершивши без Вашего архипастырского благословения 33 Божественные Литургии; наказывайте же меня, как хотите...» А он подымает меня со слезами на глазах, целует и, благословляя, говорит мне: «Так и надо было сделать; я это знал и мое архипастырское благословение было с Вами». После этого совесть моя успокоилась. Этот мой поступок заставил Епископа особое обратить на меня внимание. Владыка мне пишет: «О. Николай, с некоторого момента, посоветовавшись со старицею Мариею (заместительницей ст. Павла после его смерти) у меня явилось желание постричь Вас в монашество. Выскажите Ваше мнение по этому вопросу. Епископ Иосиф.

«Я на это отвечаю: «Дорогой Владыка! Читая жития святых, преподобных и богоносных Отцев наших, просиявших в подвиге веры, надежды и любви, в воздержании, в постничестве, в много различных бедствиях, страданиях, мучениях, в пустынях, в пропастях в пещерах, я душою своею умиляюсь, плачу и рыдаю от радости совершенных ими Ангельских подвигов, но я чувствую себя слишком малым, ничтожным и многогрешным, чтобы принять на себя ангельский образ монашеского жития, - я хуже всех человек, грешный, недостойный и убогий».

Владыко мне на это отвечает: «Ладно, тогда все; с этого момента вы мой послушник и по послушанию я вас постригаю в монашество. Епископ Иосиф.».