Когда ты сидишь и ужинаешь на кухне, а девочки-погодки в соседней комнате замолкают – это тревожный симптом.

Дети просто так молчать не будут. Хорошо, когда они дерутся, тут понятно, что в крайнем случае одна из них прибежит с разбитым носом или укушенной рукой, а другая последует с виноватым видом. «Папа, Вера меня укусила». «Папа, я убила Надю». Это штатная ситуация.

Если что-то падает с грохотом: стул, ваза, телевизор, Вера, Надя – ситуация тоже штатная. Стул потом надо будет поднять, осколки вазы подмести и выкинуть, Веру отчитать и приласкать, Надю приласкать и отчитать.

Но если в соседней комнате тишина, – это значит, они придумали что-нибудь, какую-нибудь очень интересную игру, разрушительные последствия которой непредсказуемы.

Представьте себе: вечер, ужин, мы сидим за столом, перед нами вкусная еда, доброе вино. Наши дочки-погодки – Вера трех лет и Надя двух – только что перестали ронять под стол печеную картошку и размазывать по столу фаршированную щуку, вышли из-за стола, поблагодарили, отправились в комнату играть и играют тихо. Представьте себе… Так хочется верить, что они играют в фанты.

– Пойди посмотри, что они там делают, – говорит мама.

– Можно, пожалуйста, я поем спокойно, а потом пойду и, так уж и быть, взгляну в лицо реальности?

– Можно, – малодушничает мама.

– Угу, – дожевываю я.

Встаю, направляюсь в комнату, а там… А там прошел Мамай. Все ящики из комода выдвинуты. Вся одежда, какая есть, вынута из ящиков и разбросана по дивану горой. Некоторые платья разложены на диванных подушках, каковые сброшены с дивана.

– Что это, девочки? – спрашиваю я.

– Целковь! – отвечает Вера, не выговаривающая «р».

– Цековь, цековь, – подтверждает Надя, не выговаривающая половину букв.

– Церковь? – переспрашиваю я. – Какое отношение церковь имеет к тому, что вы разбросали тут по дивану всю одежду?

– Ну, целковь, – говорит Вера – это же там, где класиво. А тут, папа, посмотли, как класиво!

В подтверждение своих слов Вера бросается с разбега на диван на гору одежды. И замирает на горе одежды в картинной позе. И Надя забирается на спинку дивана и прыгает со спинки дивана в кучу одежды.

Девочки лежат на животе в этом одежном море. Девочки переворачиваются на спину. Девочки прыгают. Девочки купаются. Девочки рядятся в платья. Девочки счастливы, и я всерьез думаю, что в этот момент они понимают сущность церкви лучше многих церковных иерархов.

– Целковь, папа, целковь! – кричит Вера.

– Цековь, цековь! – вторит Надя.

И потом Вера говорит:

– Папа, нам же нужно для целкви налядиться в класивые платья. Смотли, какие у нас есть платья.

И с этими словами они приносят платья. Вера – чуть ли не вечернее бальное, а Надя – в русском стиле сарафан, подвязываемый пояском, в который вплетены цветы.

– Папа, одень нас.

И я одеваю их, повторяя поговорку (она же правило русского языка) «надеть одежду, одеть Надежду».

– Папа, мы идем в целковь! Смотли, как класиво!

И прыгают в гору блузок, юбок, сорочек, кофточек и свитеров, вывороченных из комода и разбросанных по дивану.

– Смотли! Целковь!

И я не могу спорить – примерно так я себе всегда церковь и представлял.

В этот момент приходит, наконец, мама из кухни. Окидывает взглядом погром и вздыхает:

– Ужас какой!

Не знаю, откуда у нее такие антиклерикальные настроения.

Фото: Ольга Лавренкова